Елена Блонди - Ателье [СИ]

Миша, сидя по-турецки, приосанился, держа в одной руке пиццу, а в другой — толстую коричневую кружку, и стал похож на истощенного маленького султана. Галка открыла один глаз, повернула голову поудобнее, и снова закрыла, но сделала улыбку. Дарина Васильевна натянула на колени юбку.

Тихий разговор длился, и вскоре на фотографа перестали обращать внимание. А он, таская за собой шнур, останавливался, крутил что-то на фотоаппарате, щелкал, подсвечивал, мелькал вспышкой.

— Дарина Васильевна, — сказала Даша, — вы ложитесь в спальне, там удобно. А мы тут разместимся, пол теплый, покрывал вон целая куча.

— Еще чего, — испугалась завуч, посмотрев на довольного Мишу, — я тут, с девочками. Лучше пусть он — в спальню. И вы, Данила, тоже. Уж извините.

Данила, свертывая шнур, крякнул. Миша развел руками, мол, ничего не попишешь.

— Ничего, Мишаня, — успокоила мастера Галка, — зато Любочке завтра доложим, что твоя невинность не пострадала, — главное, от Данилы отбейся…

Дарина Васильевна сделала большие глаза и с упреком посмотрела на Галку, но та, посапывая на Дашиных коленях, не увидела.

— Но-но, — на всякий случай ответил Миша. Но поднялся и ушел в спальню, помахав всем тощей рукой.

Даша помогла Даниле собрать картонки и чашки. В кухне подошла и прижалась к его спине, когда он стоял над раковиной.

— Уже скучаю, — пожаловалась, дыша запахом большого мужского тела, — и спать хочу смертельно. С тобой.

— Всего-то часов пять, Табити-Апи, — он пошевелил лопатками, обтянутыми трикотажной тишоткой. Мыл чашки и улыбался.

— Ага. И завтра народ, а послезавтра — вообще, казнь египетская, — она топталась, чтоб не отлипать от его спины, пока ставил чашки на полку, вытягивая руку.

— А ты откажись, — вдруг предложил Данила, — у нас место администратора скоро будет второе. Я попрошу, тебя возьмут. Короткий рабочий день, в приличной одежде, улыбка, туфельки. Через полгода квартиру снимешь нормальную, однушку на конце ветки. И все официально, с регистрацией.

Даша перестала топтаться:

— Ты серьезно?

Он повернулся, вытирая большие руки.

— Ну, да.

Она затрясла головой.

— Нет. Нет же! Подвести нельзя. Галка, она…

— А после показа?

Даша медленно отошла к столу, села на табурет. И, покраснев, жалобно посмотрела на Данилу.

— Я… Я правда, не могу. Ты извини, но я все равно буду. Шить и думать одежду. И я заработаю, скоро, совсем скоро заработаю! Прости.

Данила, с недоумением глядя, сел напротив.

— Погоди. Я не понял, ты за что извиняешься?

— Ну, вам же нужен администратор. Хотя, что я мелю, вы найдете себе, в любое время, — она провела пальцем по пластику, сжала руку в кулак, и, постукивая им по столу, договорила медленно:

— А спальню я освобожу. Как только чуть-чуть заработаю, сразу же.

Данила откинулся к стене, с досадой и облегчением рассматривая Дашино унылое лицо.

— Тьфу ты. Причем тут спальня? Ты решила, что надоела мне, тут в студии?

— Да.

— Так, — он встал и, схватив страдалицу поперек живота, взвалил на плечо. Она взвизгнула шепотом, цепляясь за его шею.

— Ноги подбери, чуча, посуду побьешь, — заботливо предостерег и понес ее из кухни. Свалил на краешек тахты, где уже в рядок лежали завуч и трое девочек.

— Принимайте еще одну. Пошел я. К Мише.

Даша притянула его за шею и прошептала в ухо:

— Ты на Галку не обижайся, за сарай. Она это по дружбе.

Данила хмыкнул, укрывая, поцеловал в нос и задержался на несколько секунд, прижав ладонь к ее шее под теплыми волосами. Уходя, ухмыльнулся в темноту. Черт знает что. И он тоже скучает.

Патрисий, бесшумно мелькая, обошел сонное царство, обнюхивая свесившиеся с тахты руки, рассыпанные по шторам волосы, укутанные покрывалами бока. Насытив себя новыми запахами, удалился в ванную, погремел там лотком. И вернулся, чтоб, вспрыгнув на тахту, улечься у хозяйкиного локтя. Вылизал лапы, попадая шершавым языком на ее запястье. И тоже заснул, свернувшись клубком. Даша падала в сон, улетала, улыбаясь, когда теплая шерсть еле заметно касалась ее щеки.

А за широкими окнами студии тихо таял снег, забирая с собой под решетки и в клумбы старую зиму, уводя ее в прошлое. На голых ветвях просыпались толстые, как птенцы, почки, разворачивали острые маковки, выпуская из своего нутра тонкий запах весны, которая, наконец, пришла и сюда, в северный город.

Половина следующего дня показалась Даше минутой, разорванной на тысячи разноцветных мгновений, — каждое из них имело свой запах, вкус и звучало по-своему.