Елена Блонди: Жить можно [СИ]

И взглядывала на Альку значительно:

— Правду сказал. Не пью я водку.

Поев, вздыхала с удовольствием. И, собрав с пеленки накрошенное, вперемешку с рыбьими остатками, тщательно втирала в ладони:

— Знаешь, для чего? Я вот, хлорку рукой могу брать, и ничего не будет. Потому что, как поем — все, что ела, всем надо руки натереть. Во-от. И, знаешь, какие руки-то? Глянь!

Стряхивала в траву и показывала Альке красные дубленые ладошки. Гордилась.

— Пахнет ведь, — говорила Алька. Отпивала из банки глоточек компота — маленький. Если маленький совсем, то можно будет еще пять таких глоточков. Даже — шесть.

— Пф-ф, — красная ладошка махала в воздухе, благоухая рыбой, чесноком, старым маслом, — ну и пахнет! Что. Я запаху не знаю. Не чую его. А кому пахнет, так — не нюхай!

И снова смеялась мелко, трясла круглыми плечами под застиранным халатом. Хватала Альку за рукав, пригибала подальше за куст:

— Ой, старшая на лестнице! Тихо! Ругаться будет.

— Нюра! — разносился по жаре и листьям недовольно-брезгливый голос старшей сестры, — где опять тебя носит? Быстро в родзал, вымыть, а то в предродовой орут уже, хоть уши затыкай.

Нюрка, елозя попой по шершавому бетону, отползала подальше за куст и обходной тропинкой, сделав Альке круглые глаза, возвращалась в роддом через другой вход.

Аля, посидев еще немного, щурясь на солнце, слушала малых воробьев, что приседали, топорща крылья — просили у родителей еды, скребя по ушам резкими голосками. Собирала мусор и возвращалась в прохладу вымытого коридора.

Шла по палатам с влажной уборкой. Здоровалась. Разговаривала, смеялась. Слушала разное. Подолгу застревала в одиночной палате у Люды. Люда писала отказ. И ей все время надо было кому-нибудь рассказывать про то, что — одна, мать старенькая, работы нет. Аля медленно терла подоконник. Кивала. Поддакивать словами боялась. У нее-то — муж и мама с папой, и свекровь, что таскает этот самый болгарский компот и черную икру раз в неделю.

Чувствуя, что скоро старшая придет ее разыскивать, прощалась с Людой до вечерней уборки, шла дальше.

У соседей было весело. Шесть коек. Девчонки и женщины беспрерывно галдели, просились домой. Увалившись подтекающей грудью на подушку, кинутую на подоконник, беседовали с мужьями, что, перегнувшись через горячие перила, в этой удачной палате могли даже дотянуться и подержать жену за руку — через распахнутое окно. Мужей окликали, посмеивались, в шутку строили глазки не своим, чем смущали их неимоверно.

Ласково нянчились с Галкой. Галка тоже родила без мужа, но радовалась этому — все время цвела глуповатой улыбкой. Некрасивенькая, сумасшедшего баскетбольного роста под метр девяносто (она спортсменкой и была) — пропадала в коридоре рядом с закрашенными дверями в детское.

Стояла там, прижимая к животу коротенькую рубашку, открывающую голую попу и торчащую спереди подкладную и выспрашивала у сестер, как там ее Костинька, ведь это он плачет, ведь слышно — он! Голодный, верно. Молока у Галки не было.

В конце-концов, потеряв терпение, детская сестра брала Галку за руку и утаскивала обратно в палату, ругаясь звонко. Галка послушно шаркала разбитыми тапками, возвышаясь над белой шапочкой и виновато улыбалась, придерживая подкладную, чтоб не потерять в коридоре.

А в палате уже вовсю развлекались — бросали конфетами в дежурного извращенца, что робким оленем мелькал за кустами сирени. Он пролезал сквозь дыру в бетонном заборе и бродил каждый день, жадно глядя издали на окна первого этажа. Был осторожен, и попытки подкараулить его, используя для охоты приходящего сантехника Василича и дворника, заканчивались неудачами. Женщины рассказывали, что, когда-то, лет пять назад, был жестоко бит мужьями, год почти не появлялся. Но отошел, осмелел и снова торчит на посту, у самого забора, прикрываясь кустами.

С этой палатой бедолаге повезло. Развеселая Ирка, родившая второго, обрадовалась старому знакомому — еще по первому визиту. И даже прикормила конфетами, за которыми он подбегал, оглядываясь. Ирка, стоя перед открытым окном, медленно распахивала вырез халата, показывала робкому одну грудь. Он стоял, роняя конфеты, которые и брал-то из вежливости скорее. Смотрел жадно, раскрывая рот все шире. Ирка запахивалась стремительно, делала большие глаза и пугала:

— Сестра идет.

Взвизгнув, извращенец под хохот скрывался в родных кустах.

Алю кормили тоже — конфетами и плюшками. Радостно пугали жуткими подробностями родов — на шесть душ подробностей набиралось немало. И выпытывали о настроении Люды-отказчицы. Строили планы, как заставить белобрысую одиночку не оставлять здоровенького сына государству.