Я смотрю на Машу сквозь дым сигареты. Маша смотрит на мои пальцы и не поднимает глаз. Я чувствую, что она поняла, как мне сейчас хреново. Как мне холодно, тоскливо и унизительно от бессилия. Я чувствую, что Маша хочет снять с меня хотя бы ту боль, которая кривым гвоздем засела во мне после нашей вчерашней встречи в затопленном лесу. Но сейчас я так испсиховался и устал, что мне безразличны все благие побуждения Маши.
— Я же сказал, мне помощь не нужна, — отвечаю я. — Не мешай. Уйди.
Маша встает и уходит. Я доклеиваю заплату и протекторы один. Потом я тоже встаю, иду к костру, молча сдвигаю с бревна Чебыкина, сажусь и протягиваю к огню замерзшие руки со склеенными пальцами. Воцаряется тяжелая, виноватая тишина. И тут в нее всверливается басовитое жужжание лодочного мотора.
— А может, это не те?.. — умоляюще предполагает Люська.
— Кому же еще быть, кроме них? — угрюмо говорит Борман.
— Спирт выпили и возвращаются, — убито добавляет Овечкин.
— А если спрятаться, костер затушить?.. — паникует Тютин.
— Сиди, не дергайся! — рычит Градусов.
Моторка выползает из-за кустов. На середине реки она выглядит маленькой, как перочинный ножик. Поравнявшись с нами, Санек, который по-прежнему лежит на носу, машет Толяну рукой на берег.
— Заметили!.. — охает Люська, растопырив глаза.
Толян резко перекладывает руль.
«На этот раз я его убью», — тяжело думаю я.
И вдруг происходит чудо. От резкого поворота, от удара течения в борт, моторка круто, в секунду, переворачивается. На миг в воротнике пены мелькает ее просмоленное днище. И все — река пуста, словно кто-то смахнул с нее лодку невидимой рукой.
— Уто… — потрясенно шепчет Люська.
Но тут из воды, как черные мячики, выныривают две головы. Бешеными саженками Толян и Санек гребут к нашему берегу.
— Надо помочь!.. Ведь утонут же!.. Катамаран спустить!.. — не отрывая глаз от плывущих, хватает меня за рукав Маша.
— Спущен уже наш катамаран, — отвечаю я.
Мужики добираются до мелководья и, кашляя, отплевываясь, руками отбрасывая воду, рвутся к берегу. Дрожащие, синие, мокрые, они появляются на поляне и кидаются к костру. Отцы молча расступаются, давая им место. Я сижу там, где сидел. Мужики хрипят, с них льет.
— Согреться… — выдавливает из себя Санек.
Отцы молча наблюдают, как мужики тянут к огню руки, а потом по одному начинают уходить, словно от колодца, в который плюнули. Остаются только Градусов и любопытный Тютин, который, вытягивая шею, прячется за моей спиной. Санек поднимает голову и обводит поляну взглядом. С бровей его свисают сосульки волос. Я сижу.
— Земляки… Вы это… Простите нас… Ну, пьяные были…
В ответ ему — все то же молчание.
— Дайте водки… — вдруг просит Санек. — Загнемся же с холода.
Бутылки у всех на виду лежат в распотрошенном продуктовом мешке.
— Нету водки, — в тишине отвечаю я.
— Начальник, будь человеком…
— Нету водки, — повторяю я. — И вас чтобы через пять минут здесь не было.
Санек смотрит на меня побелевшими глазами. С такими глазами вцепляются в горло. Но мне не страшно. Я хочу драки.
Однако Санек ломает себя.
— Дай хоть у костра посидеть до рассвета, — просит он.
— Четыре минуты.
— Ну дай хоть спичек сухих… — придушенно говорит Санек.
Я молчу, глядя на часы. Я не хочу мстить этим мужикам. Я не хочу причинять им зло. Но я не хочу делать для них ни капли добра.
— Три минуты.
Толян, обхватив голову руками, начинает тихо и тонко материться, доводя себя до отчаяния, чтобы набраться сил. Я жду. Толян замолкает.
— Время, — говорю я.
Санек еще немного сидит, потом медленно поднимается и за плечо поднимает Толяна. Оба они, сгорбившись, уходят через снег, чавкая сапогами. Уже на опушке Толян оборачивается.
— Ну, щенки, ждите гостей!.. — орет он. — Не жить вам, падлы!..
Ему никто не отвечает. Мужики скрываются в лесу.
* * *
Отцы к костру не подходят.
— Рожки уже в кашу раскисли, — говорю я.
Ужинаем без разговоров, быстро. Я так и не встаю с бревна, будто приколочен к нему. Меня избегают. Только кто-то — я не заметил кто — ставит передо мной, как перед собакой, мою миску.
— Надо караулить ночью, — глухо говорит Борман. — Вдруг вернутся…
— Не майтесь дурью! — зло отвечаю я. — Идите спать!
Отцы угрюмо уходят в палатку, а я остаюсь. Я слышу, как в палатке что-то тихо и жалобно говорит Люська, как ноет Тютин.
— Ложитесь, не каните! — бурчит Градусов. — Он уснет, мы с Чебой вылезем дежурить!..
Читать дальше