Виктор Гусев-Рощинец - Проселок

Дело, как водится в таких случаях, скоро закрыли.

Некоторое время нас не покидало ощущение нереальности, какого-то напряжённого ожидания — имею в виду себя и мужа, Лорочка уехала в Москву в надежде, что Митя там, дома. Но дома его не оказалось. Дети притихли. Когда это всё случилось, их, к счастью, поблизости не было, Антону просто сказали, что папу вызвали на работу, и он срочно уехал. Иван понимающе усмехался и ни о чём не спрашивал.

Возвращаюсь к своей теории. Хорошо бы назвать её «вещизм», но если память не изменяет мне, этот термин уже пристраивали к месту борцы с «мещанством» в советские времена и ещё, кажется, какие-то литераторы, пытавшиеся «овеществить» самого человека. Поэтому оставляю пока явление неназванным — его от этого не убудет. А для примера возьму снова тот же «калаш», столь искусно закопанный Дмитрием на огороде, что смог быть выхвачен в одну секунду. Мы говорим: сродниться с вещью — это значит поместить в неё часть души, часть жизни, привязать к её материальности целый мир воспоминаний, и каждый раз, беря в руки, как бы озарять новым светом этот кусочек безвозвратно утекшего. Если долго палил из автомата, не удивительно, что, ощутив на руках его привычную, приятную тяжесть, объяв спусковой крючок указательным твёрдым пальцем, в следующее мгновение нажмёшь на него. Я могла бы привести другие примеры и вообще признаться: честь изобретения мне не принадлежит, читайте классиков.

Так и выглядывающая из рамы чертополоха и подрастающего ольховника дорога всякий раз, как я смотрю на неё, приводит на память тот день, хотя сторожка отстроена заново и упрямец коммерсант возобновил в ней свою рискованную деятельность. Но Тамара там уже не работает. Она подала в суд на президента, «овеществившего» население целой страны во имя некой абстракции, теперь всё её время поглощено тяжбой. Она чувствует себя виноватой перед нами; сколько я ни доказываю, что в случившемся нет ни грана её вины, мне не удаётся её переубедить. Почему люди, подвергшиеся насилию, так часто ощущают себя виновными? Это столь же неоспоримый психологический феномен, сколь и загадка. Чтобы справиться с чувством вины, мы и посоветовали Тамаре обратиться в суд.

Мой муж Владислав сказал тогда, что дело наверняка будет проиграно, однако за это время Томочка окрепнет духом и, таким образом, чем дольше окажется процесс, тем лучше. Прошёл год.

Сегодня последний день — последнее заседание. Она уехала рано и должна вернуться к обеду. Я привязалась к ней. Может быть потому, что перенесла на неё чувства, какие могла бы испытать к дочери. Но ещё, возможно, из-за той разделяющей нас непреодолимой, бездонной пропасти, что разверз её страшный жизненный опыт. Есть опыт непередаваемый в принципе: он разделяет — и привязывает. В противоположность Мите она рассказывала . И мы сначала сами побуждали её к этому своими расспросами, исходя из давнего представления, что человек потрясённый должен выговориться. Мы не сразу поняли, что существует предел, за которым «выговаривание» становится навязчивым состоянием. Когда же спохватились, пришлось немало потрудиться, чтобы изменить «реабилитационную программу», взяв теперь за основу «работу забывания». И первое, что я сделала на этом пути, отобрала у Тамары всю одежду, в которой она приехала и что привезла с собой, заменив своими вещами. Моей доморощенной философии «вещизма» предстояло пройти проверку делом. Следом вырвали ядовитый язык у «ящика», чтоб не врал и не утаивал. Теперь мешало только одно — судебный процесс: каждое новое заседание ввергало несчастную истицу в ад, снова и снова требуя детальных подробностей его «архитектуры». Однажды я поехала вместе с ней и сказала судьям: если хотите знать подробности — читайте Данта, а потом помножьте эффект на известие о гибели собственных ваших семей, которое вы получите однажды в совещательной комнате, включив ненароком телевизор. Судьи молчали и только виновато клонили головы. Потом меня попросили удалиться из зала.

Сегодня, наконец, последует, я уверена, бесславный конец. Да и может ли он быть другим? В лучшем случае за искалеченную душу вам выдают денежную компенсацию в размере… Кто же измерил и оценил ущерб? Каков метод применен? И сколько вообще стоит душа? Если продаёшь её дьяволу, то по крайней мере известно — стал бессмертен, тут ещё есть над чем подумать: продать не продать? Есть выбор. Дьявол благороден в отличие от Молоха.

Я сошла вниз, Владислава не было на террасе, через открытую дверь я увидела, как он провёз тележку с песком на задний двор, там идёт засыпка фундамента для бани. Мы оба немолоды, к тому же он намного старше и не может похвастать здоровьем. Если меня наш сбесившийся век-волкодав успел только напугать, то Владислава изрядно помял и поцарапал. За последний год он сильно сдал: во время еды я вдруг замечаю, как дрожит его рука с ложечкой сахара; чтобы не расплескать суп он склоняется над тарелкой ниже, чем это было бы необходимо в отсутствие столь явных симптомов паркинсонизма; у него изменился почерк. Иногда, в самый разгар какой-нибудь работы, он застывает, устремив в одну точку взгляд, — что это как не примета грядущей кататонии? Одним словом, как врач я диагностирую некий упадок в состоянии здоровья мужа; я виню в этом Дмитрия, хотя и понимаю, что его дикая выходка — будем называть вещи своими именами — совершённое им убийство — прямое следствие какого-то страшного опыта, которым наградила его война. Опыта непередаваемого. Ясно лишь — мужество, достоинство, честь переплавились в нём опустошённостью, несдержанностью и злобой. Отказавшись что либо рассказывать нам по возвращении из Афганистана, Митя сказал всё девять лет спустя взахлёб, одной автоматной очередью. И что может чувствовать отец, чей нежно любимый, с детства лелеемый сыночек совершает такое и после этого подаётся в бега, бросив на произвол судьбы жену и ребёнка?