Сергей Носов - Закрытие темы [сборник]

И потом, посмотри сам, говорили мне, что сейчас издают, а у тебя, хоть и трудно прочесть, но ведь всё же тексты – «для чтения»!

Жена тоже меня утешала, хотя и корила слегка: это, дескать, тебе за твою любовь к абсурду. А друг-сочинитель говорил: сам виноват – не надо было выёживаться, вот сказал, что тексты для чтения, и накликал на них нечитабельность.

Магазины, конечно, от книги категорически отказались, в продажу она не поступала. Только несколько экземпляров, скрепя сердце, взяла «Книжная лавка писателей», что на Невском проспекте. В «Лавке писателей» оценили мой бракованный «Памятник» в один рубль, который тогда ещё что-то стоил, и поставили в дальний угол на самую верхнюю полку. Там «Памятник» простоял несколько лет. А в стране в эти годы была инфляция. Даже – гиперинфляция. И всё дорожало, всё-всё – кроме моей книги. Уже рулон туалетной бумаги стоил 2.70, а моя книга – по-прежнему, рубль. И тогда я не выдержал и скупил сам всё, что было в продаже. Общей стоимостью в три или четыре рулона.

Нет, был один отрадный момент: в Публичной библиотеке, куда книга всё же попала, попросили меня поставить на ней автограф.

Договора с издателями никакого не было. В то время у нас как-то всё без договоров решалось. Сначала мне издатели честно хотели отдать только десять авторских экземпляров, но, когда почувствовали, что книготорговцы не возьмут, сказали, что отдают весь тираж – 2000 экземпляров. Привезли домой, выгрузили во дворе – я пачки таскал в квартиру. Сколько их там, 50 или 100 – не помню, рассовал я их по углам, поместилась большая часть под кроватью.

Однажды в нашей старой квартире прочистили дымоход, и стал я не только дровами печь топить, но и своими книгами. А куда их деть? Они плохо горят, но если изноровиться, и ими можно топить. Так и сжёг весь тираж, кроме пачки-другой.

Прошли девяностые, начались нулевые.

Почти одновременно вышли у меня два романа, и стали издатели у меня просить что-нибудь – то в журнал, то в сборник, то в антологию. И оказались востребованными те самые рассказы, лет десять-пятнадцать назад написанные. И стали их печатать.

И стали спрашивать меня: а когда это вы написали?… а почему не публиковали раньше?… а почему мы вас не знали?

А некоторые рассказы переводить стали – это уже во второй половине нулевых. А критик Вячеслав Курицын, прочтя рассказ «Набоб», усмотрел в нём травестию Борхеса («автор просто ушиблен идеей сниженной борхесианы»), и такое вдруг написал: «Высшая справедливость есть: особенности таланта зазеркалились и в судьбе… В 1994 году вышла книга текстов Носова, которую никто не увидел, вернее, не прочёл: весь тираж оказался слепым, как всё тот же Борхес».

Борхеса я люблю, но такое про книгу мою и про Борхеса мне бы в голову никогда не пришло.

Ладно с Борхесом, он на совести Курицына, но что меня удивило в этом пассаже, Курицын затронул тему слепоты, а этим я действительно был тогда «ушиблен».

Ну, не слепота в прямом смысле, а подслеповатость – в метафорическом, это меня тогда очень занимало и беспокоило в моих героях.

Вам никогда не кажется, что за вами кто-то наблюдает? Может быть, даже из другого измерения?

Не кажется. И это хорошо.

И моим героям не кажется. Хотя как раз за ними есть кому наблюдать.

За ними есть кому наблюдать, а им не кажется.

За ними наблюдает читатель. Только они этого не знают.

Я уже молчу про автора-рассказчика, который их ведёт по жизни, но ведь и он тоже по-любому читатель, причём активный (ему ещё и вычитывать приходится, править), – но где уж знать об этом персонажам!..

В прямом смысле они у меня зрячие, а некоторые почитают себя дальновидными. Как и мы себя почитаем достаточно дальновидными – в нашей реальности. А увидеть нашу подслеповатость (и их, и нашу) способен Читатель. Если таковой есть.

И если это ему интересно.

Я уже не помню, почему меня по молодости так занимала эта авторская стратегия – создавать ситуации, когда читатель видит больше, чем персонаж. А иногда даже больше, чем рассказчик, как в рассказе «Лунное затмение», где приём утрирован до предела (впрочем, там рассказчик и есть персонаж, повествование затеяно от первого лица).

Буквально сейчас (в «Борее», где пишу эту страницу) услышал цитату из Юрия Дышленко, героя ленинградского андеграунда: «Я пришёл в этот мир, чтобы достойно проиграть сражение с неопределённостью. Надо уметь проигрывать». Вот-вот, и мои герои, возможно, захотели бы так сказать, если бы знали они, зачем пришли и с чем сражаются (да и вообще – что сражаются), иными словами: если бы знали они – кому проиграли.