Лев Трутнев - Живи и радуйся

Секретарь даже не взял их в руки, лишь мельком глянул и кивнул.

– Почему же год пропустил?

Вот оно: сейчас все и решится! Утаить? Хрипатый все равно доложит, очернит – хуже будет.

– Исключали из школы, – обреченно, как выронил я.

– Даже так? – удивился секретарь. – За что же?

И пришлось поднимать давнее, пересказывать не желаемое. Все время, пока я говорил упавшим голосом, партийный начальник внимательно следил за мной, даже не отвлекаясь на звонки.

– Что же тогда не пришел к нам или в райком комсомола? – По ровному голосу, все такому же спокойному взгляду, я понял, что человек этот не чета Хрипатому, и ответил честно:

– Не знал, что так надо, и не верил.

Легкая тень промелькнула в глазах секретаря.

– Не знал – одно, а не верил – другое. Партии нужно верить без всяких сомнений, самозабвенно. В рядах ее, как и вообще в народе, не мало еще недоброжелателей, случайных людей, и мы освобождаемся и будем освобождаться от них. А ты молод, не лишен способностей, и без партии дорога на большие дела будет тебе закрыта…

Говорил он, а я вял душой. Опять эта агитация, опять казенное словоизлияние.

– Я переговорю с Ильёй Лаврентьевичем. Будет тебе справка…

Даже кабинет посветлел, как я обрадовался обещанию, такой начальник и такой человек, хотя и подсохший на партийных установках, не должен обмануть.

Не вышел, выскочил я на высокое крыльцо, и едва не слетел с него, разогнавшись.

Ослепляющий свет. Жар. Пыль… В такое время идти до деревни, хотя и лесами, не очень приятно. Прикинул я это и двинулся к дому Веры Кочергиной, хотя и знал, что она еще на работе.

Вынырнул из зелени палисадника дом Нины, и память высветила те вечера, что я проводил с ней, ясно, тепло… И подумалось: не повернись судьба в иную сторону – зашел бы. Представил, как бы она встретила, и даже стыдом меня обнесло. И сразу Катюха вспомнилась, та, что была со мной на охоте: близкая, сердечная, милая… Тот момент, когда она, дрожа всем телом, льнула ко мне и с захлебом шептала в ухо: «Хочу быть твоей…» И я, горячея от близости юной девушки, боясь потерять голову, тихонько ее оттискивал и тоже шептал, чтоб косачи не заслышали: «Ты что, Катерина, ты что – мы же не взрослые, вырастем, поженимся тогда…» И тень от высокого забора упала на меня, и показалось, что она прикрыла не только лицо, но и душу… Катюха, Катюха, как же так? Как ты не могла понять подонков? Как соблазнилась на посулы? Как доверилась?.. Вопросы, вопросы, и все с мукой, и все безответные: нет на это ответов ни у разума, ни у совести, хотя то и другое удерживало меня от мерзкого поступка. Давно, еще на первом покосе, и позже, много раз, в отношениях с Катюхой я мог перейти ту черту, ту вольность, после которых человек опускается в похоти до скотства. Да мало ли было моментов. И пусть я даже не думал об этом, боялся этих мыслей, боялся лишний раз поцеловаться, особо чувствуя и силу плотского угара, и его охват, и старался вовремя гасить обжигающий пыл, осознавая и то, что Катюха еще подросток и пользоваться ее доверчивостью, легкомыслием – подло, и то, что не по тем понятиям надо мерить свою жизнь, не тому учили меня близкие люди… Сек я сам себя, но не казнил, не жалел, что не сделал пакости, наоборот: теплело на сердце от мыслей, что не поселил в своей душе черноту с занозой раскаянья, которые, возможно, пришлось бы носить всю жизнь…

С трудом отогнал я тяжкие мысли, вбегая в знакомую ограду, на крыльцо. Насели на меня Толик со Светкой, охватили шею в обруч: Толик – спереди, Светка – со спины, заметно подросшие. Года не прошло, а подтянулись, и пошла у нас потеха, ребячество, и за этими радостными играми и застала нас Вера. И она похорошела, немного поправилась, притушила худобу, так портившую ее фигуру.

– Возмужал, возмужал! – трясла Вера мою руку. – Силищи-то!

Обнять ее я не решился, а хотелось – будто родного человека встретил после долгой разлуки.

– Почаевничаем? – Она глядела весело. – Или спешишь? – Я не спешил, но помнил, какие трудности с питанием были у Кочергиных и мялся. – Не стесняйся. – Вера засуетилась, двигая кастрюльки. – Мы немного оклемались. Мне зарплату прибавили, паек стали давать на работе. Так что поднимаемся…

А у меня в памяти потекли воспоминания о тех днях, неделях и месяцах, что провел среди этих простых людей, теплел сердцем, учился добру, жизни…

– Твоя бывшая подруга, Нинка, совсем расфуфырилась – королевой ходит, в нарядах вся. Где-то новый дом приглядели со своим безруким, покупать хотят…