Лев Трутнев - Живи и радуйся

Во рту у меня стало сухо и горько, колени дрогнули, ослабнув.

– Под брезентухой были, в кустах, – срывающимся голосом оправдывался Васик, понимая, что и с него, как со старшего, может спросится, да еще как.

Паша молчал, поеживаясь.

– Вам что, – будто угадал мысли Васика полевод, – отделаетесь легким испугом, а меня возьмут в оборот, устроят небо в овчинку…

Каждый по-своему переживал этот ожег, но на скамейку под навес мы уселись все вместе. Начались прикидки: кто да как?

– Где лежали мешки, знали только вы да Мишка Кособоков, – рассуждал Красов. – Надо спросить, может, он про них кому ляпнул…

От зернохранилища, что в деревне на хоздворе, к нам, на пашни, подвозил мешки с зерном Мишка Кособоков, давший согласие идти в ФЗУ, но пока оставленный на неизвестное время, и о нем шла речь.

– Откуда в лесу да еще в дождь постороннему взяться? – высказал и я свое мнение. – Ясно, что кто-то из своих спакостил…

– И Грунька Худаева семена отпускает – тоже могла интересоваться, – гадал Васик. – Главно, никаких следов, как испарились. Мы с Пашей весь околок обшарили – пусто. Их же так просто не унесешь – считай больше трех центнеров в общей кучке. Подвода нужна…

Гадай – не гадай, а шесть мешков семенной пшеницы потянут и на несколько лет судимости…

Прервал наши предположения лошадиный храп. В промежутке между колками показалась повозка.

– Вон и Разуваев явился, – как выдохнул Паша.

– Учуял, что ли, недоброе – первый раз за все время…

Ходко нес тележку с кошевой сытый жеребец, грыз удила.

– Прохлаждаетесь, – осадив коня, без зла в голосе крикнул бригадир. – Земля подсыхает – можно и начинать сеять.

– Можно, да осторожно, – отозвался Алешка, – этот колесник, – он кивнул на наш трактор, – на подтяжке – шатуны лязгают, а у того звена пшеницу сперли.

– Как? – Разуваев даже вожжи уронил на колени. – Кто?

Красов развел руками.

– Видно, ночью, в дождь – никаких следов.

– Ах, едрит твою в корень! Вот это новость! Думал баба, а то коза! Это же срок!..

Слушал я словесные выкрутасы Разуваева и что-то неискреннее улавливал в злых фигуральных выражениях с матюгами, и легкое подозрение потянуло мысли к прошлому. Но для чего Разуваеву топить Красова? Скорее бы наоборот: Разуваев влез в его отношения с Грунькой…

– Гляди, Алексей, – горячился начальник, – я тебя покрывать не стану: такие концы не спрячешь. Почти четыре центнера отменных семян в самый разгар посевной! Не посчитаются, что ты фронтовик!..

Не сразу утих этот острый, трясущий душу разговор. Кроме растерянности, переживаний, перерастающих в страх, он никому и ничего не принес. Начнут таскать, допрашивать, грозить… Эх, изловить бы того гада, который так подрыл под нами землю! Да как?!

Дня через два приехал из райцентра следователь. Тот самый, лысый, что зимой тянул из меня жилы. И началось: дело ни в дело, жизнь ни в жизнь – хуже некуда…

Погода устоялась как по заказу: солнечная, тихая, теплая. Сей себе и сей, но не тут-то было. Едва мы позавтракали с рассветом, как у стана застучали колесами сразу две повозки: впереди Погонец со следователем в новенькой кошевке, сзади – Разуваев.

Лысый очкарик, осмотрев весь наш стан вместе с Хрипатым, съездил с Васиком к тому месту, где лежали мешки с семенами, и, отогнав всех к коновязи, у которой стояли повозки, стал засупонивать нас по одиночке прямо за обеденным столом, под навесом.

Те же холодные, ничего ни выражающие глаза, тот же ровный негромкий голос, та же манера вести разговор с хитринкой… Меня он узнал сразу:

– И здесь ты, Венцов, не в ладу с законом. Зря, выходит, за тебя военком заступился…

Но теперь он был в моей деревне, и я почти не пасовал перед ним.

– Я тут при чем? Не у нас зерно украли.

– Не у тебя, но артель ваша общая… И пошло, и поехало…

Два дня, пока следователь квартировал у Хрипатого, деревню лихорадило – в сельсовет таскали всех, кто хоть каким-то образом был причастен к семенам, к посевной, к тяглу. А у Алешки Красова весь двор прощупали с понятыми, и мытарили его больше всего.

Мы после того дня и не видели нашего полевода. Уехал следователь и Красова увез, и пошли слухи, что тюрьма нависла над ним. Что удалось выяснить лысому очкарику, никак не просочилось к деревенским знатокам. Каждый, кто был у следователя, помалкивали про то, о чем их пытали, получив наказ держать язык за зубами. Не разговоришься в таком разе – не то время: петля закона у каждого за спиной… Но все же одна думка, похожая на зацепку, появилась у меня с Пашей.