Мария Воронова - Судьба без обязательств

– Куда мне…

– Ну и все. Псих в психушке, Пестряков отгоревал, куда ты вообще лезешь? Зачем? Хочешь выпустить из-под надзора извращенца, помучить хорошего мужика, просрать собственную карьеру, потому что Пестряков мужик реально хороший, но не идеальный, и копания в своем грязном белье не простит, и ради чего? А главное, на каком основании?

– Я тебе говорил.

– Да-да, помню. Твоему другу психиатру что-то там померещилось. Так ничего удивительного, если он полжизни с дураками провел.

– Ну вот, знает их повадки.

– И перенял. Ты хоть одного нормального психиатра в своей жизни видел, родной? У них там кто первый халат надел, тот и врач.

– Давай, кати бочку на хороших людей.

– Короче, дорогой мой, там все чисто. Следствие проведено на отлично, это при том, что с такими уликами, как генетический материал – и записка, можно было вообще ничего не делать и нигде не искать.

– Ладно.

Ямпольская внимательно посмотрела Зиганшину в глаза:

– Что, вот так вот просто ладно, и всё?

– Всё.

– И ты не будешь больше нигде копать?

– Не буду.

– В чем подвох?

– Да все норм, Анжела. Тайны женской души мне, естественно, не доступны, но рискну предположить, что все-таки дамы предпочитают, чтобы о них лучше просто потерлись, чем убили. А если Климчук не убивал, то душитель где-то бегает на свободе и может повторить. Вот и вся моя логика. Но раз ты говоришь, что все в порядке и сомнений в его виновности нет, то я очень рад. Мне, знаешь, тоже есть чем заняться, кроме как вносить свой скромный вклад в психиатрическую науку.

Анжелика вдруг нахмурилась и вернулась к недоеденному эклеру. Зиганшин пил кофе и размышлял о всяких житейских делах, не торопясь в обратный путь. Он смотрел на детскую площадку c яркими разноцветными горками и качелями, на ребятишек и мамаш и думал, что купит квартиру в этом самом дворе, почему нет. Или в другом, поближе к Анжелике, чтобы дружить семьями именно так плотно, как она привыкла в своем военном городке. Или найти квартиру в доме прямо напротив отдела – и хулиганов нет, и на работу близко. Зиганшин вздохнул: все зависит от мамы, а у него самого с деньгами полный швах. Получка – грех жаловаться, но ведь жена и пятеро детей, и шестой скоро будет, если суррогатная мамаша не взбрыкнет в последний момент. Зиганшин поморщился. Проект, придуманный женой Фридой: зачатый в пробирке ребенок вынашивается суррогатной матерью, с которой заключили договор и изрядно ей заплатили, ему не нравился, но когда это женатый человек делает то, что ему по душе? Вот именно никогда.

Фрида вдруг решила, что пятерых приемных детей ему для счастья недостаточно, обязательно нужно еще одного, родного, плоть от зиганшинской плоти, так сказать. Это казалось ему несправедливым по отношению к жене и не хотелось, чтобы какая-то чужая баба вынашивала его ребенка, и вообще надо жить по-христиански, то есть довольствоваться тем, что дает Бог, и не пытаться обмануть природу, выторговывая себе счастье разными кривыми путями. «Все это, конечно, очень интересно, – сказала Фрида, – но встал и пошел в центр планирования семьи. Остальное по дороге расскажешь».

И Зиганшин встал и пошел, поставив только одно условие – он никогда не узнает, кто выносил его ребенка. Он очень боялся, что женщина захочет оставить ребенка себе, и не совсем понимал, что станет делать в этой ситуации. Отпустит с миром или… А между тем любое «или» будет безнравственно, потому что у него пятеро детей, которым он обязан посвятить все свои силы и заботы.

Фрида зря все это затеяла, и хуже всего, что еще больше полугода ему жить на горячей сковородке неопределенности.

За это время надо решить с квартирой и купить максимально просторную. Придется продать любимый джип и взять автомобиль попроще. Сильно попроще, потому что кататься каждый день в деревню больше не будет необходимости, а до супермаркетов можно и на отечественном автопроме доехать.

Черт, он уж и подзабыл вкус бедности. Точнее, стесненности в средствах, потому что до настоящей бедности ему, к счастью, очень далеко. Просто много лет привык жить, все себе позволяя, и теперь трудно перестраиваться. Раньше хотел квартиру – пожалуйста, крутую тачку – нет проблем, потянуло к корням – вот тебе, Митенька, дом в деревне. А сейчас, с детьми и моральными ценностями, приходится носки себе штопать.

Теперь Зиганшину казалось странным, как это он так непринужденно вписался в систему и много лет без тени стыда или раскаяния занимался разными неблаговидными делишками. Он рос в семье глубоко порядочных людей и в юности был чист душой, а потом любимая девушка Лена не дождалась его из армии, вышла за состоятельного человека, и пламя юности угасло в Мстиславе Зиганшине под натиском чего-то холодного и тягостного.