Михаил Веллер - Хочу быть дворником

Сухоруков отстегнул с запястья массивный «Атлантик»:

— Возьми часы, а? — посмотрел Жене в глаза, улыбнулся (стараясь — поуверенней). — Хорошо ходят.

«Атлантик» со стальным браслетом тикал между ними на столе.

Курили.

— Что делать думаешь, Женя? Теперь куда-нибудь к рыбакам податься, на траулер, в море?

— Возможно.

— Несерьезно это все.

— Отчего же? Тысячи людей шкерят рыбу.

— Для них это жизнь; а для тебя — туризм…

— Ваше занятие лучше?

— Пойми, Женечка, — вздохнул Сухоруков, — я же тебе добра желаю. Пойми — только добра.

— Скверное это занятие, — пробормотал Женя, — всегда всех понимать. Быть умнее всех. Потом оказывается, ты же и виноват всегда.

— Ты же хочешь писать. Тебе волей-неволей надо всех понимать.

— Замечание с далеко идущими последствиями.

— …Пишешь?

Пожал плечами.

— Рассчитываешь сделаться писателем?

— Там видно будет.

— Там уже видно! Слава, деньги, заграничные поездки… Господи, как старо, смешно, банально. Детство, романтика.

— Я пробьюсь.

— Я же говорю: детство, романтика. Куда пробьешься, откуда пробьешся? Что за военно-шахтерская терминология? Знаешь, что будет дальше? Мне-то известно.

Дальше ты будешь «набирать биографию» и лезть в печать. Напечатают, в конце концов. Примелькаешься, заведешь знакомства, станешь своим человеком. Годам к тридцати пяти издашь книгу. Кто-нибудь ее тихонько похвалит. Все.

Тут-то тебя и прищемит. Ты честен и бездарен. И — прости — тщеславен. Безнадежное сочетание. Халтурить не захочешь, создать шедевры не сможешь.

И устанешь от всего этого: безденежья, неуюта, одиночества, неуверенности в завтрашнем дне, от всех нелегких дрязг литераторского ремесла. И то, что ты сейчас с презрением считаешь рутиной: дом, семья, работа и зарплата, — то покажется берегом обетованным. Нормальная, повторяю, человеческая жизнь счастьем покажется — да так ведь оно и есть.

…Примерно так у меня и вышло. Учел бы ты, голубчик, опыт мой, что ли. Чем раньше покончишь со своими наполеоновскими планами — тем лучше. Честно признаться самому себе в поражении, смириться — трудно. На это тоже силы нужны. Постарайся найти в себе эти силы как можно раньше.

— Спасибо за советик. Я уж лучше постараюсь найти в себе силы не смиряться.

— Почему, — в отчаянии простонал Сухоруков, — почему ты не желаешь мне верить? я ли не читал твои опусы? мне ли тебя не понять! Послушай меня — и в сорок шесть ты при своей энергии будешь хотя бы заведовать кафедрой — не то что я теперь… Ты должен мне верить.

— Я должен вам верить, — медленно произнес Женя, глядя перед собой, — я готов поверить даже, что я бездарь; но почему… еще… когда вы женились? — Он навел взгляд на Сухорукова.

— А… — сказал Сухоруков. — Двенадцать лет…

— И раньше…

— …Она сама ушла от меня. Ты это хотел знать… Позднее я понял, что слишком много от нее требовал. Сильная любовь, видишь ли, накладывает на любимого большие обязательства, к которым тот обычно совершенно не готов. И еще… Ведь обладание любимым зачастую не избавляет от мук неразделенной любви.

Женя поднял голову.

— Резонер, — он выпустил сигаретный дым, кривя рот. — Я устал от ваших афоризмов, — пробарабанил пальцами по столу… — Неудачный обмен годов на цитаты.

Непробиваемое превосходство молодости исходило от него. Учить этого парнишку жизни было все равно что редактировать Бабеля.

— Ничего себе в гости сходил. — Женя хмыкнул, улыбнулся.

— Нет, — объявил он, — не нравитесь вы мне.

— Какой есть, — вздохнул Сухоруков, — что поделаешь.

— Я пошел, — ответил Женя и протопал в прихожую.

— Уже…

— Пора мне. — Женя взял свой рюкзак. — Пора, — открыл дверь.

— Заходи, — тупо сказал Сухоруков.

— Ноги моей здесь не будет.

— Ты не можешь думать обо мне плохо, — торопливо заговорил Сухоруков. — Совесть моя чиста. (Это была правда — почему сейчас он сам себе не верил?) Я все-таки сделал кое-что в науке. Дети у меня хорошие… (Что я несу? — ужаснулся он…)

Женя рассмеялся, стоя уже на лестничной площадке.

— Прощайте, Евгений Сергеевич. — Он сплюнул. — Ноги моей здесь не будет! — крикнул он и с грохотом захлопнул дверь.

Проснулась жена.

— Женя, — тихонько позвала она… — Что там у тебя?

Никто не отвечал. Она накинула халат и вышла в кухню. Массивный стальной «Атлантик» тикал на белом пластике стола. Никого. В ванной и туалете — тоже.

— Евгений, — позвала она. — Где ты, Женечка?