Михаил Веллер - Хочу быть дворником

Ночной ветерок, теплый, морской, крымский, шевелит ее волосы.

Будь проклят этот Крым.

С балкона я вижу, как блестит за деревьями море. Не для меня. Мой туберкулез, похоже, идет к концу. После семи месяцев госпиталя — скоро год я кантуюсь здесь. Впрочем, мне колоссально повезло, что я вообще остался жив. Или наоборот — не повезло?

А вот из авиации меня списали подчистую.

Кончена музыка.

— Танцы окончены! — объявляет динамик со столба.

Я провожаю девушку до места.

— Хотите, я расскажу вам одну забавную историю? — я пытаюсь улыбаться.

— В другой раз.

— А когда будет другой раз?

— Не знаю.

Господи, что мне делать, первый и последний раз, единственный раз в жизни, помоги же мне, господи.

И все-таки я вытягиваю! ГСМ еще передо мной, но я чувствую, что вытянул. Катапультироваться поздно.

И вдруг я понимаю — запах гари в кабине.

Значит — так. Невезеньице.

Финиш.

Выход. Аккуратный, уверенного вида юноша отодвигает меня и обнимает ее за плечи. Прижавшись к нему, она уходит.

Тонкая фигурка, светлое пятнышко, удаляется в темноте.

И вот уже я не могу различить Ленин плащ в вечерней толпе, и шелест шин по мокрому асфальту Невского, и дождь, апрельский, холодный, рябит зеленую воду канала.

Зеленая рябь сливается в глазах…

самолет скользит по траве в кабине дым скидываю фонарь отщелкиваю пристяжные ремни деревья все ближе дьявол удар я куда-то лечу

Туго ударяет взрыв.

— Любовь моя, осень, — изрекаю я. — Когда приходит знание и покой, весна раздражает, пора беспокойства, и я жду сентября.

— Ста-ре-ешь, — улыбается Анна.

— Так, — перестаешь проповедовать, что раньше было лучше, и это старость: ясность и смирение.

— Мужчина излагает кристально, — кивает бородатый из угла. Грязноволосые эстеты, мудрецы в поисках жратвы и аудитории, богема без искусства: шайка идиотов. Отыскиваю на столе невыпитую рюмку. «А в Швеции, — повествует мымра в свитере, — вместо „Нет выхода“ над задними дверьми автобусов пишут „Выход с другой стороны“ — чтоб уменьшить число самоубийств». Интеллектуи отдают дань проблеме самоубийств и мудрости шведов, переходя к обсуждению свободы секса. Все они гении в сослагательном наклонении. Моя причастность томительна. «Не злись, — трогает меня Анна, — лучше мы убьем время, чем оно убьет нас». Туда же.

— Мы сейчас пойдем в ту комнату и закроем дверь, — говорю, — или побудь-ка одна, моя юная грация тридцати восьми лет.

— С римской прямотой, — констатирует с удовольствием бородатый. «Вы умрете не от своей руки», — отворачиваюсь.

— Ты… ты… — Анна изображает готовность к эффектному жесту.

— Я? Подонок, мм? — Она охает: синяки будут. Идет покорно, опустив голову в своих химических волосах.

У Люды были не такие волосы .

Волосы такие… похожие, м-да… у Маринки были такие.

Волосы эти легко ласкают мое остывающее лицо. Потом она ложится, прижавшись, и дышит успокаиваясь. Сейчас захочет пить.

— Мы встречаемся, только когда я сама прихожу, — говорит она.

— Тем лучше, — соглашаюсь я. — Мы встречаемся по твоему желанию.

Принц из андерсоновской русалочки был осел, каких поискать. Русалочка была прекрасна, смертельно любила его — и не говорила ни слова, немая. Это ли не идеал женщины? Он женился на другой — надеюсь, получил по заслугам.

Прикосновение Маринки приятно. Смытые картинки тасуются… я слышу собственный всхрап и размыкаю веки. Она приподнимается. Я тяну одеяло.

— Я не нужна тебе, — с умеренной скорбью.

Началось; началось; ох!..

— Хочешь сливу? — остались.

— Ты не занят завтра?

— Я тебе позвоню.

Мне капает слезинка.

Из «Мира мудрых мыслей» я почерпнул, что «счастье есть удовольствие без раскаяния».

Она одевается у окна. У нее красивое тело.

— Ты не проводишь меня?

За окном фонарь, дождь; ее профиль изящен.

У Люды был не такой профиль.

Линия профиля отсвечивает голубым на летящем фоне снежинок. Убранные деревья Александровского сада отдают сумеречный свет.

— Я так боюсь первой сессии, — говорит Вика. Я успокаиваю солидно.

Мы гуляем долго после кино, и она не отнимает руки.

Прожекторы зажглись, звенят куранты Адмиралтейства.

Я читаю Блока.

Вика печальна, девочка.

— У тебя не промокли ноги, Вик? Пойдем пить чай.

В гастрономе она тоже пытается платить, «позавчера была стипендия».

Дома я пристраиваю ее сапожки под батареей.

— За благополучную сессию!