Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом

Бесчувственно, как в гипнозе, Марков очутился на летном поле аэродрома, поднимался по трапу в самолет, разглядывал номера на креслах, смотрел в иллюминатор в ожидании взлета.

Сквозь оцепенение проникло ощущение надвигающейся тяжести, шум сопения, и слева на руку и плечо навалилось массивное тело.

— Миль пардон, как говорят в Париже, — сипло прозвучало рядом, и забулькал в слюне противный смешок. — Ба-а, вот так встреча! Каким чудом?

Вадим Андреевич высвободил из-под тяжести локоть и узрел прямо перед собой мерзкое лицо Есипова. Тяжелые покрасневшие веки, воспаленные мутно-желтые белки. Губы раздвинули щеки, открыв влажные зубы, пухлый язык в тесной пещере рта.

— Это удача. Приветствую и одобряю, — забубнил снова Есипов. — Благами цивилизации надо пользоваться — и плевать на все остальное. Рад, что наконец поняли. Я тоже многое понял, — глаза Есипова мечтательно закатились. — Был на мне презираемый и гонимый грешок — сочинительство… хо-хо! Однажды сказал себе: погоди, дружок. Может, это главное… сермяжное? Вот, в литературный институт поступил, на заочный, учусь, духовностью насыщаюсь. Знаете, проникся, понял вашего брата бумагомарателя, теперь и сам такой. — Есипов задумчиво затих, потом заговорил неторопливо, смакуя слова. — Подвернется на глаза какой-нибудь аппетитный подлец или бабенка-стервозинка, ать их — и на бумажку. Нравится тебе — ему усы с рыжиной попышнее, не угодила баба — ты ей нос пуговкой, ха-ха… Не зря говорят: такой-то — создатель эпопеи… о-о! Создатель! Вы-то пописываете?

— Бросил, — буркнул Марков.

— Зря, — промычал Есипов и с сочувствием покачал головой. — А может, посмотрите мир, капитализм проклятый, всколыхнется внутри, а потом дрогнет рука, перо, бумага?.. И такую отповедь сочините миру наживы, насилия, что самые стойкие неприятели писателей воскликнут: ай да, Вадим Андреевич, ай да, сукин сын!

— Вижу, вы уже на след Александра Сергеевича напали, — сказал хмуро Марков. — Ему-то уж ничего не пришьете.

— Ах, Вадим Андреевич, не любите вы меня, злопамятный вы, — физиономия Есипова печально скисла. — Батя-то мой другом вам был.

— А вы помните отца? — спросил Марков.

— А как же! — воскликнул Есипов. — Папашка, дорогой, руки такие жилистые, ухватистые. Крикун, правду любил.

— Да, крикун, — повторил с болью Марков, — подлецов страшно не любил.

Марков вспомнил тесную, захламленную старой мебелью комнатушку в коммуналке, худенькую жену друга Валю, шустрого пацанчика Валерку, копошащегося с переломанными игрушками. Не раз, когда проймет хмель от выпитой водки, словно подбитый раскаленным осколком, вскидывался дружок да вскрикивал со смертной тоской в голосе: «Что же, Вадим, за родину, за победу дружки наши по всей земле гниют, мы — калеки… Нашу победу гнида украла, кровью нашей раздулась! До блевотины!»

Валя смертельно бледнела, полуобморочно сжималась, у самого Маркова замирало от холода нутро. Только Валерка, привлеченный криком отца, оглядывался, смеялся, старался повторить вопль отца. Дальше следовала мучительная пауза, затуманенный взор друга плыл в темном жутком омуте потаенных мыслей.

— Как вы не похожи на своего отца, — удивленно и брезгливо проговорил Марков.

— Точно, телеса нагулял, — усмехнулся Есипов, — а папашка на глиста был похож, зашибал сильно, этак… — крякнул Валерка изумленно.

— Совесть его мучила, вот как это называется.

— О-хо-хо, — с гримасой презрения выдавил смешок Есипов.

— Он был мученик, — проговорил твердо Вадим Андреевич. — Мученик нашей жизни поганой, нашего самоистребления…

— Ну, вы уж нагородили, — снисходительно усмехнулся Есипов, — скажите еще: Христос.

— А что? Может, он и жил распятым. Мы все так живем. Одни только этого не видят, привыкли, другие и тут приспособились, а кто и выгоду нашел. — Вадим Андреевич ехидно засмеялся. — В услужении подрабатывают за хорошую плату: кому крест повыше, кому пивка подать, а кого плеточкой, если вопит слабо. Помнится, один солдат копьем Христа добил, решил избавить от страданий.

— А может, в казарму захотел, пожрать да к бабе, — заурчал довольно Есипов. — Хотите, скажу, как на самом деле было? Ведь вранья за две тысячи лет столько набрехали… Открою вам глаза.

Марков ничего не ответил, продолжал смотреть поверх затылков передних пассажиров, да краем уха отметил, что аэродромные огни двинулись и помчались назад. Рев двигателей усилился, корпус самолета лихорадочно завибрировал.