Аркадий Вайнер - Криминальные романы и повести. Сборник. Кн.1-14

Вожделенные мои телки! Бросьте своих налакированных шнырей с их мобильниками и ноутбуками, бегите ко мне! Я покажу вам, хотите — потрогайте руками жуткие рубцы и шрамы на моем теле: через них вынимали мои ребра, чтобы сотворить вас, мои Евы, недорогие, но любимые мои девочки, дающие самое большое счастье за небольшую копеечку. Я счастлив отдать свои ребра — зачем мне, простодушному Адаму, эта костяная клетка, в которой страстно молотит мое сердце — могучее и горячее, как мотоцикл «харлей»?

О, неповторимое волшебство соития в сказочных чертогах этого туфтового рая, на выходе из которого светится маленькое красное табло — «Дорога в ад».

Они бы наверняка мигом словили мой посыл, затрепетали бы крылышками, бросились ко мне, трущобному ковбою, грозному погонщику своих злых сперматозоидов.

Но здоровенный долболом за спиной не дал нам оргаистического счастья соития, а грубо пихнул меня:

— Не стойте, идемте… Нас ждут…

Оказывается, нас ждут! Нас — это меня и его, мясного быка с цицками. Он — мой телохранитель. Или конвой. Одним словом, силовая обслуга.

Ладно, раз нас ждут — пойдем.

Посмотрел на себя в черной зеркальной панели на стене — грязный, мятый, небритый, занюханный, затруханный, с серым лицом и прической, как у медведя на жопе. А костюмец мой роскошный — как муар — в поганых разводах, полосах и суповых пятнах.

— Нет, не помчатся ко мне козочки мои вестибюльные, серны отельные, лани мои панельные… — произнес я со смиренной горечью.

— Что вы сказали? — нырнул ко мне детина.

— Я не с тобой разговариваю.

Нет, не постичь тебе, свиноморд долбаный, мудрость, с которой мы — возвышенные идеалисты — отираемся в этом прекрасном поганище. Жизнь — это не то, что с нами происходит, а то, как мы к этому относимся. Вот так!

И понеслись мы к небесам в прозрачной капсуле лифта, и пока брели по бесконечному гостиничному коридору к номеру люкс, я почувствовал, как сильно я устал за долгий день. Охранник костяшками пальцев постучал в дверь условным стуком. Точка-тире-тире-тире-точка. Этот козел стучал деликатно, он заранее извинялся.

— Можно, — послышалось из-за двери.

Сторожевой мерин собственным ключом отпер замок, пропустил меня вперед.

Вот он, наш хозяин — воздымающаяся из кресла сорокалетняя толстая гиря с мордой, проштампованной несмываемой печатью сексотства. Радушный веселый злодей и опасный жизнелюб в легкомысленной рубахе-апаш.

— Добро пожаловать домой! Страна приветствует своих героев! — У него был непропорционально большой подбородок, тупой и серый, как подшитый валенок.

— Не преувеличивай, — усмехнулся я, пожал вялую, как грудь старухи, ладошку и сбросил на пол свой замечательный пиджак. Потом уселся в кресло и показал ему на бутылку виски:

— Сдавай… Будем знакомиться…

А чтобы охранник не простаивал без дела, загрузил его работой:

— Ну-ка, возьми лед в холодильнике…

Хозяин налил в стаканы виски — на два пальца, силовая обслуга вылущила из ванночки несколько кубиков льда. Тогда гиря, лыбясь, как параша, свой стакан торжественно поднял для приветственного спича:

— Костя, я рад, искренне рад, что ты здесь, что усилия наши увенчались… Зовут меня Николай Иваныч… Надеюсь, что мы успешно поработаем вместе… За встречу на свободной земле!..

От этой патетики его толстые брови вздымались на лоб и ползали там самостоятельно, как ржаво-серые мыши.

Сглотнул я свою янтарную кукурузную самогоночку, дух перехватило, взял из вазы яблоко, с удовольствием, с хрустом надкусил. Негромко бурчал телевизор, нарядный красавчик Леонид Парфенов, почему-то сидя на лестнице-стремянке, как маляр на перекуре, поведывал:

— «…Мы… показываем год 1982-й… Факты нашей истории… представить трудно… а еще труднее понять…» — И замелькали кадры старой кинохроники.

Николай Иваныч, кося глазом на телевизор, спросил:

— О чем задумался, Кот?

— Я? Да вот хочу представить, хоть это и трудно понять. — Я кивнул на Парфенова в телевизоре. — Почему во всей Конторе кумовьев зовут Николай Иванычами?

Тот расщерился еще шире:

— Ну, ты даешь! А как я должен называться — Борис Абрамычем? Хорошее имя у меня, Николай Иваныч — народное, памятное. Душевность и простота в нем…

— Не выдумывай, — махнул я рукой. — Это вам железный нарком Ежов Николай Иваныч имечко свое заповедовал.

— Хорошая мысль! — обрадовался, захохотал, руками замахал. — Буду теперь знакомиться: «Николай Иванович Ежов! Я — комиссар государственной безопасности…»