Отесса Мошфег - Мой год отдыха и релакса

Внезапно я почувствовала себя очень странно, как будто моя голова отделилась и парила в трех дюймах над обрубком шеи. Я поднялась с постели, подошла к окну, приподняла ламель жалюзи и выглянула на улицу. Направила взгляд на восток, на унылый горизонт за рекой, хорошо различимый сквозь черные скелеты деревьев в парке Карла Шурца. Ветки колыхались на фоне бледного неба, потом перестали, застыли и вздрогнули. Почему они так тряслись? Что с ними случилось? Словно ленту видеоплеера перематывали вперед. Мой видак. Моя голова отплыла на несколько дюймов влево.

Я приняла три нембутала и последний ативан, потом шлепнулась на софу. Странное ощущение из головы перетекло в тело. Вместо внутренностей во мне был воздух. Я не могла припомнить, когда последний раз опорожняла кишечник. Что, если единственный способ заснуть — смерть? Может, мне надо посоветоваться со священником? Ой, какая нелепость. Я ворочалась. Лучше бы я никогда не принимала проклятый инфермитерол. Мне хотелось, чтобы все шло по-старому, когда еще работал мой видак, а Рива приходила со своими мелочами, и я могла на несколько часов раствориться в ее мелком мирке, а потом сбежать в сон. Возможно, таких дней уже не будет, ведь Рива пошла на повышение, а Кен исчез с ее горизонта. Вдруг она внезапно повзрослеет и отбросит меня прочь, словно реликт из неприятного прошлого, точно так, как я собиралась сделать с ней, когда закончится мой год релакса? Неужели Рива повзрослеет? Или она и сейчас уже сознает, что я ужасная подруга? Сможет ли она легко избавиться от меня? Нет. Нет. Она пассивная. Она зашла слишком далеко. Если бы видак все еще работал, я бы посмотрела на полном звуке «Деловую женщину», грызя мелатонин и крекеры в виде зверушек, если там еще что-нибудь осталось. Почему я перестала покупать их? Забыла, что когда-то была человеческим детенышем? Хорошо ли это?

Я включила телик.

Я смотрела «Закон и порядок». Я смотрела «Баффи — истребительница вампиров». Я смотрела «Друзья», «Симпсоны», «Сайнфелд», «Западное крыло», «Уилл и Грейс».

Время разделилось на получасовые интервалы. День за днем я мучилась и не спала. Иногда принимала головокружение и тошноту за сонливость, но когда открывала глаза, мое сердце начинало бешено колотиться. Я смотрела «Короля Куинса». Я смотрела Опру. Донахью. Шоу Рики Лейк. Сэлли Джесси Рафаэль. Гадала, может, я умру, и не испытывала никакой печали, только беспокойство насчет потусторонней жизни: вдруг там все будет таким же, как тут, таким же унылым и скучным. Если умру, думала я, пусть все закончится. И наступит тишина.

Как-то я поднялась с постели, чтобы попить на кухне воды из крана. Попив, выпрямилась и тут же начала слепнуть. Над головой горела люминесцентная лампа. Но поле зрения по краям стало черным. Словно облако, надвинулась тьма и закрыла часть комнаты. Я могла смотреть вверх и вниз, но черное облако не исчезало. Потом оно стало расти, расширяться. Я рухнула на кухонный пол и распласталась на холодных плитках. В душе я надеялась, что хоть теперь-то засну. Я пыталась не сопротивляться. Но спать не могла. Мой организм отказывался спать. Мое сердце стучало, как молот. У меня перехватывало дыхание. Вероятно, в тот момент я подумала, что прямо сейчас умру. Сейчас. Сейчас. Но сердце продолжало уныло и упорно стучать в груди, словно Рива в мою дверь. Я хватала ртом воздух. Я дышала. Я тут, думала я. Я не сплю. Мне показалось, что в дверь кто-то скребется. Потом послышалось эхо. Потом эхо того эха. Я села. Мне ударил в шею порыв холодного воздуха. «Кш-х-х-х», — сказал воздух. Это был шум крови в моем мозгу. Ко мне вернулось зрение. Я поплелась на софу.

Я смотрела Дженни Джонс и Мори Повича в ночной новостной программе «Ночная линия».

Когда пришло двадцатое января, я снова отправилась к доктору Таттл. Я была как пьяная, когда одевалась и шнуровала ботинки на резиновой подошве — нашла их в шкафу и не могла вспомнить, когда купила. Я ехала в лифте как пьяная, шла по улице как пьяная, так же чувствовала себя и в кебе. Я протопала по ступенькам к коричневому кирпичному дому доктора Таттл и целую минуту звонила по домофону, пока она наконец не подошла к двери. Заснеженная улица слепила меня. Я закрыла глаза. Я умирала. Я скажу об этом доктору Таттл. Я была на пороге смерти.

— У тебя огорченный вид, — будничным тоном заметила она через стекло из вестибюля. Под флисовой курткой с капюшоном на ней была длинная красная пижама. Волосы падали на лоб и закрывали верхнюю половину очков. На ее шее снова красовался ортез.