Алексей Леонов - Высокий порог

«Берись сам, да не позволяй больше курево разводить. Вспомни, какую борьбу вела старая с тобой. Трудное дело — отучить от этой заразы. Трудное, христофорова трава!»

Нинка пришла с восходом солнца и попросила опохмелиться. Он поджидал ее вечером, и теперь не выразил ей радости, но просьбу исполнил, видя ее болезненное лицо.

— Ты не обижайся на меня. Вчера клюкву толкнули хорошо, ну и, само собой, утром с головными болями. Я расплачусь. А картошку ты не копай, зайдем с девками, враз свернем.

— Расплачусь, когда отмолочусь. Ладно, буду ждать. — Дед взглянул на небо. С севера тянулся огромный гусиный косяк. Гуси летели так высоко, что почти не слышно было криков. Солнце подсвечивало их снизу, они отливали яркой белизной.

— Боишься, снег скоро пойдет? До снега еще долго. Гуси высоко летят, к погоде.

— Ну-ну, — ответил дед.

— Мы опять на болото. До вечера…

Глядел вслед Постновой дед Казанок с грустью, думал вслух:

— Опять на болото. Оградили бы их на этом болоте проволокой, да пусть они там дневали и ночевали. Набрали клюквы, пропили — и весь доход…

Дед Казанок обозлился и долго ворчал на неисправимую ягодницу, но под конец свалил опять же вину за нее на компаньонок. Не будь их, не пустилась бы одна в топи, а если же и сходила бы, копейку на ребятишек поберегла бы.

С огородом дед Казанок управился раньше всех. Не велик у него был участок против других. Со смертью старухи он отказался от лишней земли. Что жадничать? На хлеб с солью хватает пенсии, все же не колхозная милостыня, заработал в совхозе, когда доходы поднялись. Сдавать картошку, деньги копить нужды нет. И хлопотное дело: вспахать — гоняйся за трактористом с бутылкой, пропахать опять на тех же правах, так же с уборкой, перевозкой на сдачу. Заработок того не стоит.

Нинка лишь однажды подошла к вечеру на последнюю борозду, чтобы сказать при случае: «Мы тоже пахали». Но он не был на нее в обиде. Все же и она имела огород, как-то убирала, на его урожай не рассчитывала.

Дружнее полетели гуси. Оскудела растительностью земля. На цветочной грядке оставались лишь астры. Любила его бабка эти поздние цветочки. Не изменил порядка и он в саду. Теперь, любуясь астрами, подумал, что надо заменить букет в доме, пока не прошелся по цветам мороз.

К его досаде в вазе с цветами оказались размокшие окурки. Он в раздумье постоял с вазой на крыльце, хотел идти к речке, но за калиткой сошлись две старухи, беседовали. В канаву не бросил, хотя она и была захламлена, отнес на помойное место за сараи, снова вспомнив давнее, когда жена приучала его к чистоте.

«Таким навозом плеснуть в морду, наверно, и не то, что курить, подумать об этом забоишься… С мужиком можно так, а она какая-никакая — женщина».

От холодной воды и зеленой крапивы, найденной у сарая, ваза стала чистой, без табачного запаха. И когда в ней засияли шары игольчатых, словно хрустальных, астр, дед Казанок перенесся в лето, на ту дорогу, где он увидал Нинку в свете летнего солнца, в смешении разноцветья с зеленью. Ему захотелось, чтобы она появилась немедленно, посмотрела бы на чудо. После вряд ли потянулась бы ее рука с окурком к вазе.

Осень оказалась долгой. Затянулся сбор ягоды по болотам. Нинка богатела на день-два, забегала лишь в иное утро «полечить голову», обещала не ходить больше за клюквой, выбрали, но опять кто-то находил на «нетроганую» ягоду, созывал в поход. И все же пришла пора, когда захлебнулись от дождей болота, синицы по утрам застучали по оконным стеклам и закончился перелет гусей.

Пока Нинка Постнова приходила в себя после ягодно-винной горячки, дед Казанок вытащил на берег лодку и перевернул ее вверх дном. То была последняя забота. Теперь он отсиживался на скамейках то под окном, то на крыльце, сравнивая перемены жизни с прошлым, затрудняясь сказать, в какую сторону пошло улучшение. Работящий человек стал богатым, а будет ли богатство душе на пользу. Безучастней стали люди друг к другу, родным местом дорожат меньше и честь не блюдут.

Однажды его размышления прервала криком Нинка.

— Дед, хрена ль на запорах сидишь, не встречаешь?

Ему не понравился крик на все село, обращение «дед». Он поспешил к калитке.

— Наряженный, — заметила Нинка. — Праздник какой?

— Каждый день праздники. И ты в обнове, — заметил дед Казанок.

— Мне сам бог велел наряжаться: я невеста. Где поговорим-то? На улице прохладно. Я налегке к тебе…

Разговор был серьезный. И хотя Казанок ожидал его, но оказался в растерянности, когда потребовалось отвечать, согласен ли он играть свадьбу и когда. Слово «свадьба» показалось какой-то старой вещью, давно выброшенной в бурьян и провалявшейся под дождями и снегом не одно десятилетие. Не к возрасту это слово. А еще она к нему прибавила совершенно неприличное: «Ты любишь меня. Какого же черта нам таиться?» Он и себе не говорил, что «любит» ее. Для молодых такие слова.