Алла Бархоленко - Он увидел

С матерью обошлось. Не настаивала, разговоров не разговаривала, расставалась с Санькой без особого сожаления, а может, и с облегчением, хотя и поплакала, и писать просила, и беречь себя — весь набор прощального ритуала, совершавшегося, как тут же представила Санька, у каждого вагонного окна вдоль всего поезда, и у других поездов, и на других вокзалах. Саньку все заносило, мысли взбрыкивали, и только Вовка, хмуро отворачивавший мордашку в сторону, все возвращал к себе ее взгляд.

Поезд тронулся, мать замахала приготовленным платочком, а Санька высунулась из окна и сказала:

— Вовку не порти.

Платочек в руке матери замер, и запомнился ее испуганный напоследок взгляд. Вовку мать любила больше.

Было Саньке тяжело, как и любому человеку с непривычки, и руки обдирались, и спина болела, и ноги ныли в длиннющих резиновых сапогах, и много всякого иного неудобного и неустроенного выявилось при полной самостоятельности, но она приехала на новую стройку не за легкостью и не за романтикой, которым откуда взяться при рытье земли да в жидкотелых вагончиках в первую зиму, тут бы лучше совсем без романтики, лучше бы помыться было где. Нет, она явилась сюда для другой жизни, и жизнь действительно была другая, так что остальное воспринималось Санькой без разочарования и недовольства. В ней обнаружилась способность обходиться малым, и без всякой рисовки она умещала свое имущество в одну сумку и не испытывала желания иметь больше. Ей понравилось приобретать сноровку в любом деле, она не отказывалась ни от какой работы, и к ней пришла уверенность человека, который сам себя содержит, ни от кого не зависит и не страшится что-нибудь потерять.

Дважды ее звали замуж. В первый раз Санька отказала от испуга и неожиданности, даже не рассмотрев толком белобрысого плечистого парня, покорно стоявшего перед ней. В другой раз сватался бригадир арматурщиков, которого она хорошо знала: маленький, вертлявый, запивавший после получки и часто битый при таинственных обстоятельствах. Сознавая, что в глазах прекрасного пола он малопочтенная фигура, был настойчив, и отказывать ему пришлось раз пять, так что Санька в какой-то мере даже подружилась с ним.

Предложения произвели на нее впечатление не сами по себе, а тем, как по-разному могла бы сложиться ее судьба в одном и в другом случае. Белобрысый парень был бы, наверно, хорошим мужем, она стала бы с ним степенной матерью семейства, с честным достатком, с упорядоченными радостями и спокойной, навек непроснувшейся душой. А стань ее мужем шустрый бригадир, хватила бы она лиха и беспокойства, искала бы его в дни авансов и расчетов, волокла бы окровавленного домой, ругалась бы, честила его и так и этак, кричала бы на непослушных, в папу мелконьких ребятишек, и рано забылось бы в ней достоинство и отцвело тело.

И когда представила она так двух разных Санек и ни в одной из них не узнала себя, то затосковала от нереальной обиды и стала затаенно смотреть на мужчин, стараясь угадать в ком-то из них самою себя.

Разный народ был вокруг. Стройка, естественно, не кружок бальных танцев, и как там ни романтизируй прекрасное само по себе начинание, исполнитель его все же народ с крайностями. Устойчивая середина остается где-то там, на обжитых местах, а на промышленную целину подаются, с одной стороны, возраст и натуры, взыскующие возвышенного, а с другой, — люди, в той или иной степени ущемленные невзгодными обстоятельствами, собственным характером, часто, как ни странно, слабые, не сумевшие противостоять небольшим неудачам в привычно организованной жизни и радужно полагающие, что на новом месте все будет новое, при этом под новым неосознанно подразумевается нечто удобное, приятное и готовое; много и таких, которые вообще оторви да брось, которые буйно плывут по течению, а какое течение и куда — какая разница; определеннее всех те, которым нужен рубль, но такие как-то не принимаются в расчет ни теми, ни другими: ну, хочет человек рубля, ну и ясно, ну и весь он тут, круглый и четкий, как пятак, глухо у него внутри — ни буйства, ни тоски, ни вопроса, ну и не о чем с ним, пусть чапает по своей нудной тропке, если ему нравится.

Санька все это довольно ясно ощущала, была у нее такая способность — понимать чувством, и нелюбопытство рядом с ней живущих ко всему, что их непосредственно не касалось, вызывало в ней временами досаду и смутную неудовлетворенность. Впрочем, она со всеми прекрасно ладила, никому себя не навязывала и готова была уступить чужому мнению, молчаливо поражаясь тому, насколько эти мнения могут быть противоположны, взаимоисключающи и тем не менее вполне основательны. В отличие от других, раздражающихся мимолетным несогласием, приходивших в агрессивный азарт, требовавших немедленного разрушения и подавления всяких иных, становившихся быстрыми врагами или обиженно замыкавшихся, в Санькином сознании доставало места всем. Может, это и выглядело бесхарактерностью и так называемой всеядностью, но тем, кто так считал, не приходило в голову заметить, что Санька последовательна без всяких уклонений, а ее мягкость и якобы всепрощение исходят из коварно простеньких вопросов: чем я лучше? и чем ты хуже? а не равны ли мы? Мы равны в рождении и равны в смерти, так какие же у меня основания считать, что мы не равны в жизни? И по этой причине она не знала, что такое ненависть и совершенно не понимала, зачем одним людям хочется быть выше других людей.