Марина Фокина - Сказки для взрослых девочек

…Настя с отвращением засунула в рот очередной банан. Солнце светило и жарило вовсю. Океан плескался у ног. Пальмы зеленели. Все было прекрасно на этом необитаемом острове. Но уже на пятый день Настя поняла, что хочет домой. В промозглую, людную, но такую родную Москву. И не нужны ей уже ни пляжи, ни пальмы, ни даже океан…

…Ирина в очередной раз встала на весы:

— Черт! Черт побери! Этого просто не может быть!

Она съела огромный кусок пиццы, запила его ненавистной колой, зажевала шоколадкой. И снова кинулась к весам.

— Минус килограмм!

Ирина разрыдалась. Извечная мечта есть что угодно и при этом стройнеть осуществилась. Но уж слишком буквально — ей уже была велика подростковая одежда…

Добрая фея сдвинула с макушки корону и задумчиво почесала голову. Потом почесала под левым крылом. Под правым. Потом воткнула топор в очень удачно оказавшийся рядом пень.

— Мда… Фейнула… Нафеячила… Нет, пожалуй, феякнула… Но я молодец! Главное, что все девочки на земле теперь счастливы! И топор не понадобился…

Чтобы девочки — не плакали!

Мне очень давно нужно было поговорить с ней. Но я боялась. Мы часто боимся разговора с теми, перед кем чувствуем вину. И я не стала исключением — я боялась почти настолько же сильно, насколько чувствовала себя виноватой.

Я решилась. И пришла к ней. Маленькая хорошенькая девочка с рыжеватыми кудряшками и карими глазами в зеленых крапинках смотрела испуганно. Мало того, глазки были заплаканы, а поза такая, словно малышка опасалась, что ее сейчас ударят.

Не зная, с чего начать, я протянула к ней руки. Инстинктивное женское желание при виде испытывающего страх ребенка.

— Маленькая, ну что ты? Иди ко мне!

Девочка молча замотала головой и отодвинулась подальше. Мне было жалко ее. И еще — очень стыдно и неловко. Я не так часто в последнее время общаюсь с детьми, но какие-то навыки есть. Их все я и попыталась применить на практике. Сработало, но не совсем. Малышка не перестала дичиться, но хотя бы заговорила. Голосок, который я помнила хрустально-колокольчиковым, теперь напоминал шелест сухой травы.

— Я боюсь тебя. Ты сделаешь мне больно. В последнее время мне часто делают больно. Но ты — чаще всего.

От стыда и чувства вины у меня запершило в горле. Я открыла рот, чтобы как-то оправдаться, но девочка опередила меня.

— Не старайся, я знаю все, что ты хочешь сказать. Что все это — для моей же пользы. Точнее, для нашей с тобой пользы. Но вот только… Ты всерьез полагаешь, что, запретив мне все, ты станешь счастливой?..

Я не нашлась с ответом. А малышка, как-то по-взрослому грустно усмехнувшись, продолжила:

— Ты прекрасно видишь, что мне и так тяжело. Я не умею не любить, не заботиться, не помогать. Я верю — каждому. И распахиваю сердце. А мне… Мне делают больно. И ты это позволяешь. И потом — бьешь меня сама. Чем под руку попадется.

У меня запылали щеки. И уши. Девочка говорила правду. И как бы мне ни хотелось не верить ей, я знала, что каждое ее слово — правда. Самое болезненное — ребенок не обвинял. Ребенок просто перечислял факты. Ни одному из которых у меня не было оправданий.

— Ты запретила мне играть, потому что на это нет времени. И нет денег на игрушки. Ты запретила мне плакать, потому что у хороших девочек всегда хорошее настроение. А кислая мина никому не нужна. Ты даже придумала дурацкую фразу, что парни не плачут. А я не парень! Я девочка. Барышня. Другим ты позволяешь плакать, говоришь, что это нормально. А мне — нет.

— Ты запретила мне говорить, что я думаю. Потому что это может обидеть и ранить кого-то. И без разницы, что этот кто-то ранит и обижает меня. А я даже ответить не могу, не то что совочком по голове дать!

— Ты запретила мне не только просить того, чего мне хочется, но даже просто хотеть. И мечтать. И верить в чудеса — в Деда Мороза, к примеру.

Девочка уже не плакала, а сердилась. И топала ногой. А в голосе прорезался колокольчик, но он звенел для меня тревожным набатом.

— Ты запретила мне делиться тем, что у меня на душе. Просто велела молчать — и все. Потому что, видите ли, так лучше. Кому — вот вопрос!

— Ты запретила мне жалеть себя. Потому что это, видите ли, неконструктивно. А вместо жалости я каждый раз слышу: «Соберись, тряпка!». И: «У меня есть я, мы справимся!».

— Ты запретила мне есть вкусное. И каждый раз, когда я хочу пирожное, ты называешь меня толстухой и не даешь сладкого. А если и даешь, то потом ругаешь, что я его съела.

Глаза малышки метали молнии.