Кира Витальева - Когда же я начну быть скромной?..

…Только нет-нет, да закрадывалось у неё сомнение, а тот ли у неё отец, что в метрике записан? Больно уж она на ту родню не похожа…

Что такое любовь, Тося знала из книжек. Правда, знание это было не абсолютным, потому что в классике и в соцреализме любовь отличалась. А следовательно, необходимы были дополнительные факторы, по которым можно определить — это классическая любовь? Или социалистическая?

Понятно, что любовь к Родине — это скорее социалистическая, а любовь к мужчине — классическая. А которая сильнее? Чем жертвовать, если встанет вопрос, — Родиной или мужчиной? Полагалось бы мужчиной, но в глубине души Тоня сомневалась. А вот если любишь его, а он оказался прохвостом! Любить прохвоста? Или это недостойно гражданки социалистической страны?

А любовь к дому, без которого тоскуешь, если уехала даже на неделю? И снятся родные стены, печь, где спала в детстве, калитка, что скрипит, если её открываешь, а если закрываешь, то не скрипит?..

Тося ехала домой из командировки, куда её направляли в рамках повышения квалификации. Она предвкушала, как будет подходить по заветной тропинке к своему дому.

Вообще-то тропинок было две — «по верху» и «по низу». Традиционно ходили в логу, но иногда, в дни особого настроения, верхняя, случайно вытоптанная на склоне лога, тропка была привлекательнее своей старшей соратницы. Сегодня, правда, Тося шла понизу, так как была с чемоданом, и забираться наверх было несподручно. Девушка шла сквозь высоченные травяные заросли и думала о том, как удивит своих домашних новым способом приготовления картошки. До сих пор в их семье картофель использовался или в похлёбке, или в отварном виде. Готовить пюре было некогда, жарить считалось ненужным барством. Исключением была только летняя жарёха — жареные грибы с картошкой. Ну, и в некоторых случаях Тосина мама шла на уступки и подогревала вчерашнюю недоеденную варёную картошку на сковородке с постным маслом.

Тося иногда на такие изощрённые уловки шла, чтобы свою пайку съесть на утро жареной. Время от времени, когда точно знала, что мамы долго не будет дома (в ночную или на сутках), Тося жарила себе немного нарезанную длинными дольками картошку. Такой способ нарезки домашние считали баловством («ишь, аристократка!») и признавали только крупные куски, нарезанные неправильными кубиками.

И всегда жареная картошка получалась мягкой, как бы распаренной, с редкими поджаристыми пятнами на боках. А вот там, откуда сегодня Тося возвращалась, её научили жарить картошку по-особенному. С золотистой равномерной корочкой по всей поверхности длинно нарезанных долек. При этом не сухой, а восхитительно похрустывающей и нежной! Тося решила, что опробует такое приготовление в какой-нибудь ближайший праздник. Ведь на праздничную еду не распространяются будничные правила.

Вот, например, скоро должен вернуться из армии Вадим. Чем не праздник? Тем более путь к сердцу мужчины, как известно, сопровождается хорошей трапезой последнего. Вот и угостится вкусной картошечкой, приготовленной руками любящей девушки.

Праздник-то праздник, а глаза матери Вадима что-то невесёлые. И на по-новому приготовленную картошку ни она, ни сам Вадим как-то не обратили внимания. Улыбались, танцевали, пели, пили и закусывали, а нет-нет, да вспыхнет отчаянье в глазах пожилой женщины.

Всё выяснилось через неделю, когда Вадим зашёл прощаться.

— Когда вернёшься? — спросила Тося, опечаленная внезапностью отъезда любимого. Знала бы, хоть с работы отпросилась проводить.

— Никогда, — отводя глаза, ответил тот.

— Как это? — не поняла Тося.

— Не вернусь я, Тося.

— Почему?!

— Потому что не нужен я тебе. Такой.

— Какой такой? — воскликнула девушка, хватая Вадима за руки.

— Думал — скажу, что другую полюбил, но нечестно тебя обманывать. Болен я. Неизлечимо болен. В армии облучился. И жить мне совсем недолго осталось. Зачем тебе со мной жизнь свою рушить? Найди другого, здорового. Живи с ним долго и счастливо. А я свои дни короткие у дядьки на Севере доживу. Прощай.

— Едешь-то когда? — тихо спросила Тося, еле живая от обрушившейся на неё внезапной безысходности.

— Завтра, рано утром…

Но завтра рано утром Вадим никуда не уехал…

Сорок дней Тося не плакала. В тень превратилась, от ветра шаталась, на еду смотреть не могла, даже на картошку жареную, которую мать сама готовила («лишь бы поела, хоть немного!»).

Наконец, вечером сорокового дня, уйдя в дальний угол сада, где росла густая малина, Тося легла под кусты и зашлась в рыданиях. Ей было жалко всех и всё. И Вадима, такого молодого, красивого — жить да жить! И его мать, потерявшую единственного сына через десять лет после смерти мужа. И себя, и несостоявшуюся свадьбу, и шесть лет их крепкой дружбы, переросшей в неважно какую — классическую или социалистическую — любовь…