Джоэл бен Иззи - Царь-оборванец и секрет счастья

– У меня есть… история.

– История? – Ленни прищурился. – У тебя история?

Я кивнул.

– Ну-ка, ну-ка, – сказал он, откусывая от сэндвича с индейкой. – А то я заждался.

И я рассказал ему, что случилось после нашей последней встречи. Слушая меня, он смотрел вдаль затуманенными глазами, словно был там со мной: в больнице, потом у мамы дома, а следом – на кладбище.

Я поделился с ним историями, которые рассказывал на похоронах: о чемодане и курятнике, о Хелме и Гершеле. И еще я рассказал ему, что произошло потом. Захотелось взять Тали и детей и показать им тот самый дом, в котором я вырос. И хотя я знал, что с тех пор дом много раз продали и купили, увидеть его таким было настоящим потрясением. Дом смотрелся ужасно – перестал быть кремово-белым, как прежде, его перекрасили в болезненно-зеленый, он стоял весь в пятнах осыпавшейся штукатурки. Трупы старых автомобилей вдоль улицы. Два огромных вяза во дворе срублены, торчат пни. Цветы, что сажала мама и любил отец – стрелиции, – погибли, все заросло сорняками. Я собрался было постучаться, объяснить, что мы когда-то здесь жили, попросить разрешения заглянуть в дом. Но мы сели в машину, и, слушая стук дождя в лобовое стекло, я понял, что смотреть на все это я больше не хочу.

Это ошибка – возвращаться, сказал я себе, пока мы выезжали на шоссе. И тут мой взгляд задержался на человеке в красном свитере на велосипеде. Человек ездил по кругу. Я притормозил, чтобы разглядеть человека поближе, он обратил ко мне счастливое, но озадаченное лицо. Миг спустя меня одарили улыбкой, а затем – взмахом руки, я помахал в ответ.

Я досказал свою историю – Ленни тоже улыбался. Начал было говорить, но оборвал сам себя. И вроде опять собрался что-то сказать – но вновь умолк. Впервые за все время нашего знакомства Ленни было нечего добавить.

Мы долго молчали, а потом я все же задал вопрос, что засел у меня в мыслях:

– Как мне… тебя… отблагодарить?

Ленни покачал головой.

– Это я тебе благодарен за то, что пустил меня в свою жизнь. Ты дал мне именно то, чего я хотел, – историю, и чертовски хорошую притом. Спасибо.

У печали есть свойство вытаскивать на свет сладость жизни, и те дни поздней весны я никогда не забуду. Дожди, заливавшие Северную Калифорнию и после того, как зима завершилась, внезапно прекратились. И за одну неделю мгновенно укрылись цветами вишни, тщетно пытавшиеся уже пару месяцев распуститься.

С уходом матери меня потянуло ко всему, что напоминало о ней: «Хувер» цвета морской волны – вертикальный пылесос, доставшийся мне по наследству, мамина электрическая печатная машинка и ярко-зеленый набор для игры в маджонг, принадлежавший еще ее матери. Сидя в чулане за кабинетом, я копался в пачках ее писем ко мне. Некоторые, к моему стыду, были все еще не распечатаны. Осознавая, что она уже никогда мне не напишет, я медленно открывал их одно за другим. В основном в них были короткие болтливые послания, отпечатанные на той самой машинке, которая пробивала дырки на местах строчных «и». Вместе с этими записками я нашел многочисленные вырезки из газет – статьи с упоминаниями моих старых школьных учителей, кое-какие комиксы и несколько колонок Эрмы Бомбек [13] Эрма Луиз Бомбек (1927–1996) – американская юмористка, с середины 1960-х до конца 1990-х годов вела газетную колонку о жизни в предместье. . Одна вырезка оказалась особенно примечательной. Это был отчет о концерте Ицхака Перлмана, написанная Джеком Римером в «Хьюстон Кроникл». Мама приписала для меня комментарий: «Джоэл, мне кажется, тебе понравится эта история».

18 ноября 1995 года скрипач Ицхак Перлман взошел на сцену зала Эвери Фишера в нью-йоркском Линкольн-центре.

Если вам доводилось бывать на концертах Перлмана, вы знаете, что для него само восхождение на сцену – уже немалый подвиг. Еще в детстве его поразил полиомиелит, и поэтому перемещается музыкант в корсете на обеих ногах и с помощью костылей.

Это особое зрелище – наблюдать, как он шаг за шагом, очень медленно и осторожно проходит по сцене. Движется он с муками, но вместе с тем величественно. Затем усаживается на стул, укладывает на пол костыли, расстегивает зажимы на ножных скобах, ставит одну ногу под стул, а вторую – чуть вперед. Затем берет скрипку, устраивает ее под подбородком, кивает дирижеру и начинает играть.

Публика уже привыкла к этому ритуалу. Все ждут в тишине, молчат почтительно, пока музыкант добирается через сцену к своему стулу, пока освободит ноги от зажимов. Слушатели ждут, когда музыкант будет готов играть.