Виктор Песиголовец - День Святого Соловья

Брага оказалась отменной — выстоянной, крепкой и пахучей. Во втором, третьем и четвертом бидонах качество напитка было нисколько не хуже.

— Хороша! — удовлетворенно крякнул хлопец, и его рот непроизвольно растянулся до ушей. — Не подкачала Степанида.

Не теряя драгоценного времени, Федор приступил к дегустации короля стола — самогона. Предстояло по чуть-чуть отпить из каждой банки, потому как, бывало, Степанида иногда халтурила: в одной емкости косорыловка могла иметь пятидесятиградусную крепость, а в другой — и до сорокаградусной не дотягивать. И хотя парень был уверен, что на сей раз старая бестия все сделала чин-чинарем, ибо, отвалив ей полтуши годовалого кабанчика и двести сорок гривен, просил выдержать марку, все же необходимо было удостовериться.

Соловей наливал в кружку то из одной, то из другой банки, сперва нюхал небесно-голубую жидкость, а затем уже, смакуя, неспешно пил. Претензий к качеству не было. Но вот на десятом, последнем бутыльке Федька споткнулся: чего-то вроде не то! Он плеснул себе еще. Вылил в рот, подержал. Хрен его знает! Закурил и накапал себе снова. Понюхал, пригубил — ничего. Выпил залпом и прилег, опершись на локоть, помечтать.

Через две минуты он уже блаженно посапывал, растянувшись во весь свой не куцый рост на замызганной рогожке посреди кухни.

Над Куличками занималась алая заря.

Юго-западный ветерок дохнул на полную грудь, и отступил морозец, который покусывал за нос с вечера. В воздухе запахло сыростью, туманом, смешанным с парами свежего коровьего навоза. Под ногами зашуршала жидкая снежная каша. Оттепель! Давно пора, надоела уже стужа.

Дед Лука Кукуйко вышел на крыльцо хаты в одних подштанниках и вельветовой душегрейке. Потянул носом воздух, посмотрел на светлеющее небо.

— Не, не буду я сегодня ватные штаны надевать! — сказал он, воротясь в светелку, жене, тетке Лизавете. — А то запарюсь.

— Не глупи, Лука! — отозвалась старая Кукуйчиха, взгромождая на стол сковородку с румяными ломтиками сала. — Ты чего же, о своем радикулите забыл?

— Дак запрею же, мать!

— Пар костей не ломит! — рассудительно заметила Лизавета.

— Оно так, — согласился Кукуйко, присаживаясь на табурет у стола. — Рюмку подай, Лизонька!

Выпив сто граммов и перекусив, дед отчалил на ферму, где занимал ответственную и калымную должность старшего фуражира.

Пришлепав, забрел в первый от села коровник. Там возле своей группы уже управлялась Валька Замумурка — молодка-разводяга, которая как-то на гулянке, раззадорившись, подмигнула Луке. Баба она была осанистая, дородная и свежая, что тебе кровь с молоком. Старый еще тогда положил на нее глаз, но все выжидал, размышляя, на какой же козе к ней подъехать. Теперь вот, в это утро, решился — пора брать быка за рога!

Кроме Вальки, в коровнике не было еще никого.

Склонившись, она возилась с доильным аппаратом. Лука тихо подкрался сзади и обхватил молодку своими лапищами.

— Ой! — взвизгнула она и от неожиданности подпрыгнула.

— Не боись, красавица! Это я! — хрипло рассмеялся старик, пытаясь просунуть руку под Валькину фуфайку.

— Не балуйтесь, Игнатьич! — задорно хохотнула молодка, отступая на шаг.

— Дай чуток подержаться! — сдавленно промямлил Лука и начал лапать ее сквозь толстые гамаши за задницу. — Что тебе, жалко?

— Куды?! Нельзя! — прикрикнула ошалевшая от такого напора Валька.

Старик вдруг неровно задышал, засопел, порывисто поглаживая ее крутые бедра.

— Валенька… Ох, Валенька… — он ухватил ее за руку и потянул к охапке соломы, под грязную стену коровника. — Я тебе и силоса домой завезу, и зерна пару мешков…

— Игнатьич, да вы спятили! — опять прикрикнула молодка.

Но Кукуйко не унимался.

— Красавица моя! — хрипел он, шаря руками под ее фуфайкой.

— Нельзя же, говорю вам! У меня критические дни! — она уже начинала сердиться.

— Ну, может, все-таки как-нибудь? — заканючил дед.

— Не-а! — решительно замотала головой женщина.

— Ну, хоть поцелую дай! — и приник липким ртом к ее теплым губам, заелозил по ним языком, одновременно просовывая руку под резинку гамаш.

— Игнатьич! Ох, прыткий какой! — завопила оторопевшая бабенка, но он уже проник под гамаши и начал поглаживать низ ее живота.

Она с силой оттолкнула Луку. Взглянула на него не то с опаской, не то с осуждением.

— Игнатьич, ну как вам не совестно? Вам же, кажись, уже под семьдесят, а туда же…

Он хлопнул себя в тощую грудь ладонью:

— Эх, Валечка! Да разве ж такая как ты не распалит? Попробуй вот, что ты со мной сделала, — старик проворно схватил женщину за руку, потянул и приставил ее ладонь к своему паху. — Пощупай! Разбудила ты моего орла.