Дмитрий Стешин - Коротко и жутко. Военкор Стешин [litres]

Дома, на вилле, где мы жили, настрогал я мыла в фарфоровую селедочницу, развел в кипятке, иконку в раствор уложил. Через три часа начал мыть, своей зубной щетки не пожалел – товарищи, кто за плечом у меня стоял в этот момент, ахнули. И сам вздохнул. Еще и буковка С вылезла на навершии – то ли владельческое клеймо Соловецкого монастыря, то ли клеймо московской мастерской Соколовой Марии. Не знаю пока. Полез в каталог – еще раз вздохнул. R8 – редкая, представлена в коллекциях. В самом каталоге даже изображения оригинального нет, взята фотография из книги «Антология православного художественного литья» (Бережков В. Н., Кириков А. А.) и в одной эмали извод. В светло-голубой. А их тут три вида и четвертый – переходный цвет, с крапинками.

И разгадал я антиквара. Не хотел он Богоматерь Тихвинскую отдавать и не отдавать не мог, поэтому и засунул куда подальше, чтобы праздный турист не добрался. Чтобы к понимающему человеку она в руки пришла. Так оно и вышло. Еще и домой вернулась, в Москву, потому что время сейчас такое – когда все камни собирают.

Описание эмоционального выгорания на работе, а в конце – катарсис и расплата за попытку отстраненности.

Завтра исполняется месяц командировки в Сирию, и, как обычно, в этот срок настает некое опустошение. Перестаешь высыпаться. То есть если повезло и лег в 21:00, а встал в 9:00, ты такой же, как и был. Что спал, что не спал… Внешне все нормально – сухой, поджарый, глаза запали, двигаешься быстро, как робот, которого запитали напряжением в 380 вольт вместо 220. Но внутри все ссохлось, как ядро у новогоднего ореха, найденного во время генеральной уборки к Первому мая. Орех этот вывернулся из жадных рук, упал с елки и закатился под батарею, мерцал там золотой кожурой сквозь реликтовую пыль, никого более не радуя. Не трогая за душу. И тут, в конце концов, происходит то же самое. Смотришь с холодным сердцем на километры развалин. На заплесневелые игрушки в детской с выбитыми стеклами. На бетонные плиты, которые раздавили комнату с мебелью. Мелькают высохшие сады и бассейны, ржавые замки на дверях, которые уцелели, потому что эти двери взорвали гранатами. Или уронили стену. Думаешь равнодушно о том, что возле того же Алеппо, в песках, сокрыты девять древних городов и никто не льет по ним слезы. Потому что и это пройдет. Видишь, как плещет море и пальмы кивают на ветру. Созерцаешь с легкой скукой на грани раздражения, как ленивый и богатый хлыщ, не вылезающий с курортов… Вместо того чтобы сказать с чувством самому себе: «Спасибо, Боже, за то, что подарил мне эти два дня в этом месте!» Насобирал ракушек дочке, да и ***н с этим морем, пусть все выкипит в пар, когда Господь будет жечь, не в силах что-то исправить… Ты в стеклянном кубе и ведешь наблюдение. Вчера, правда, куб лопнул так же легко, как я его возвел. Даже не кольнуло в сердце, а просто размолотило душу в труху – странное и трагическое совпадение, не выясненное до конца, потому что больше не у кого спрашивать, можно только домысливать или представлять.

Семь дней назад мы встали в Хомсе на обочине – перегнать материалы. Мы жили в пустыне без Интернета, и добра накопилось изрядно. Хомс изнывал какой-то летней жарой, и мы пошли, не спеша никуда, в лавку-военторг, которую приметили по дороге. Торговлей заправлял забавный пацан лет десяти – отец его куда-то отлучился по делам. Долго примеряли сирийские «пиксельные» камуфляжи из отличной местной ткани, но сшитые местами кое-как. Я перебирал мешок кепок. Мне прихватило солнышком голову, и я брил ее, повизгивая, как поросенок, застрявший в садовом штакетнике. Малолетний продавец хоть и оробел немного от такого напора клиентов, но потом собрался в кучу и включил негоцианта. Например, встав на табуретку – роста не хватало, попытался натянуть на меня кепку на три размера меньше. В лавке не было зеркала – военному не пристало самосозерцать и кокетничать со своим отражением. Поэтому я выходил любоваться собой в зеркальную витрину цветочного магазина – он находился через стену и был отделан богато и со вкусом, что является взимоисключающей редкостью в этих широтах. Не знаю, уж чем я показался пацаненку, но он пытался со мной поговорить и даже погладил по рукаву, на котором была нашивка с триколором. Я подарил ему десятирублевую монетку на прощание. А через час или через день эту улицу взорвали машиной со смертником. Дома с обеих сторон осыпались фасадами, и лишь с большим трудом я угадал выгоревшую бетонную ячейку, которая осталась от лавки. Уцелел мальчишка или нет, я не знаю. И спросить там не у кого. Мусор быстро вывезли, а свежие развалины уже промыло дождями. И нам, как в закольцованном кошмарном сне, опять нужно было передать видео и фото. И мы проехали вперед, чуть дальше, и встали метрах в трехстах от этого жуткого места. Вайфай нашел чью-то запароленную сеть под названием ELENA. Я закричал вдоль улицы: «Лена! Дай пароль на полчасика!», но никто так и не откликнулся.