Эндрю Миллер - Переход

Вечером за столом он не появляется. Благословение произносит Джессика. Дети нервны, неспокойны. Всю трапезу поглядывают на Джессику, поглядывают на Мод, потом поглядывают на угольки на пляже.

– Он злится, – говорит Джессика, когда дети уложены. – Кто-то открыл forno [49] Зд.: пекло, печь (португ.) . .

– Forno?

– За церковью. Когда дети плохо ведут.

– Это я открыла, – говорит Мод.

Джессика кивает:

– Я знаю.

– У одного мальчика воспалены глаза, – говорит Мод. – У вас есть капли?

Девочка пожимает плечами:

– Папа говорит, лучшее лекарство – молитва от чистого сердца.

– Ему нужно глаза промывать, – отвечает Мод.

– Иисус исцеляет, – говорит девочка, но, похоже, слушает.

Они вместе выходят наружу. Теплая, душная ночь, беззвездная и очень темная.

– Хорошо бы покурить, – говорит Мод. – Можно мне сигарет из кладовой?

– Из кладовой?

– Где вы еду храните.

– А, конечно, – радуется Джессика. – Я сейчас принесу.

Мод идет к морю, к шороху моря. Когда серый подол моря подползает и уже зрим, она снимает рубашку, снимает трусы, сворачивает и кладет на сухой песок. Тело – скудный светильник, что ведет ее в воду. Пеший путь долог, а потом море подбирается к бокам и можно лечь и поплыть. Ребра болят при каждом гребке – мускулы там будто съежились, натянулись, – но Мод плавает четверть часа, затем ложится на спину, смотрит в черное зеркало неба, и вода плещется у нее в ладонях.

С прихода сюда, в этот детский дом, она проспала много часов, но все равно устала и подозревает, что от усталости этой уже никогда не избавиться до конца; такова теперь ее слабость – как сухая рука или парализованная ступня, – и надо учиться жить дальше с этой слабостью. Мод, надо думать, сможет научиться – она ведь только это и делает, нет? Это ведь и есть ее клеймо и самость? Но если так, странно это внезапное желание застыть, капитулировать, отдаться зыби, что мягко вздымает ее и роняет, – пусть присвоит Мод насовсем.

Кто, что обнимало ее, как обнимает море?

Родители, наверное, в детстве обнимали. Обнимали, даже пели ей песенки. И она помнит дедушку Рэя – вспоминает не картинкой, но слабым плетением ощущений: его широченная грудь курильщика ходит ходуном, газовое пламя источает жар, дурманит их обоих…

Тим, конечно; и ей нравилось, и она не вдумывалась, хотя подлинное отдохновение пережила всего раз десять, ближе к началу, когда они друг от друга не хотели ничего, кроме взаимного присутствия.

Последним ее обнимал крановщик (как его звали, она не помнит). Грохот его сердца, грохот ее сердца. Минуты, откуда нельзя вовсе вычеркнуть нежность.

Это много? И другие вспомнят плюс-минус столько же? Мод не знает, не имеет представления. Такой вопрос, думает она, лучше задать профессору Кимбер, а та посмеется, усадит ее и скажет: «Мод, моя милая Мод, давай-ка по порядку…»

И она думает о профессоре Кимбер (красивые туфли на крупных ступнях, в волосах шелковая камелия, которую профессор иногда носила даже на работу), и тут слышит вблизи – хотя трудно судить, – как движется вода, и это не море вздыхает, и в голове у Мод пустеет, и все ее существо затвердевает нацеленной стрелой. Она опускает ноги и вглядывается. Что там такое? Она знает, что ночами охотятся акулы, у этого побережья акулы наверняка водятся, но на «Киносуре» она научилась чуять их, их приближение, и нередко поднимала голову за пару секунд до того, как они появятся. Вряд ли акула. Черепаха? Не тот сезон. Значит, дельфин или крупная рыбина, марлин или тунец, – явилась разведать, что за зверь бултыхается тут вместе с ним.

Мод стоит в воде, и течение прохладно; наверное, идет параллельно берегу, но сам берег невидим – куда ни посмотри, тьма кромешная, – и Мод уже не уверена, в какую сторону смотрит. Если сейчас поплыть, можно уплыть дальше от берега, а ошибку свою постичь, когда будет уже поздно.

И вот опять движение в воде – разворот, который Мод слышит и чувствует, дрожь, точно хлестнул большой хвост, и она готовится к некоему контакту, крутится, крутится, не хочет оказаться спиной к тому, что плавает тут вместе с ней. Пульс подскочил, но паники нет – это еще не паника. Если бы хотело атаковать, думает она, атаковало бы, не выдав себя, и в голове проносятся сжатые, а возможно, и спутанные мысли, и одна из них – о том, что эта жизнь, которая ходит тут кругами, одинока.

А потом Мод слышит далекий оклик, имя ее прилетает к ней птицей, что летит по-над водою, кончиками крыльев при каждом взмахе касаясь волн. Вспыхивает слабая искорка, затем разгорается – заводится фонарь. Мод плывет, размышляя, не опоздала ли, хватит ли сил выбраться. Затем силы приходят, и она бороздит воду, густую, черную и зернистую, и наконец видит линию прибоя, повисшую во тьме, в пустоте, и ногами задевает ребристое песчаное дно. Попытавшись встать, она падает, и волна разбивается у нее над головой. Мод встает снова, нащупывает равновесие, через плечо оглядывается в море и шагает на сухой песок.