Приезжает наутро, и ему говорят, что она в палате Элизабет Фрай[2], пятый этаж, окна на фасаде. Тим поднимается по лестницам, по широким зеленым ступеням, на каждой площадке окно, Тим восходит, и город раскрывается перед ним, распахивается множественными городами, целыми, кажется, десятками городов, и каждый обертывает костяк того, из которого вырос. Поначалу Мод никак не найдешь. Пациенты в койках, в пижамах – все будто на одно лицо, странно. Тим бредет вдоль изножий и наконец обнаруживает ее в палате с пятью другими пациентками; имя и дата госпитализации значатся на белой доске у Мод над головой.
К ней уже кто-то пришел – женщина, длинные седые волосы распущены, ступни крупные, туфли леопардовой расцветки на острых невысоких каблуках. Она нежно держит Мод за руку и не отпускает, обернувшись к Тиму.
– Она спит, – говорит женщина. – С тех пор как я пришла.
– Но она ничего?
– Насколько я понимаю.
– Ей, наверное, это нужно.
– Спать?
– Да.
– Так, – отвечает женщина, – безусловно, принято говорить. – Акцент у нее северный – центральные графства, северные центральные графства, где-то там. Тим неважно знает центральные графства.
– Я Тим, – представляется он. – Тим Рэтбоун.
– Сьюзен Кимбер, – говорит женщина. – Я преподаю у Мод в университете. Она мне утром позвонила. У нее после обеда была назначена учебная консультация.
– Она вам позвонила?
– Она у нас сознательная. И у них тут есть телефон на колесиках.
– Я ее привез ночью, – говорит Тим. – Ей стало плохо.
– Хорошо, что вы были рядом.
– Да. Видимо.
– Вы ее друг.
– Да.
– По университету?
– Я окончил в позапрошлом году. Филолог.
– Три года читали романы, значит.
– В основном я читал про романы, – отвечает Тим. – Но это как-то вяло по сравнению с тем, чем вы с ней занимаетесь.
– Да не то чтобы, – говорит профессор. – А если и так, в этом, видимо, и суть.
– Я бы лучше занимался музыкой. Зря не занялся.
– Играете?
– Гитара. На фортепиано слегка. В основном гитара.
– А, – говорит профессор, и лицо ее слегка смягчается. – Это вы, значит, гитарист.
– Да. Она про меня говорила?
– Я своих студентов допрашиваю беспощадно, особенно насчет личной жизни. Само собой, Мод сначала пришлось объяснять, что у нее есть личная жизнь. В смысле, нечто между работой и сном. О чем можно поговорить.
Оба поворачиваются к койке, к спящей девушке.
– Вы близко знакомы? – спрашивает профессор.
– Пару раз выходили на университетской яхте. Раз я устраивал концерт – она пришла. На обеде в церкви. В конце Парк-стрит.
– Она вам нравится.
– Да.
– Хотите ей помочь.
– Помочь?
– Спасти ее. Тут вы, боюсь, не одиноки. Вокруг нее люди мотыльками вьются, хотя, по-моему, она этого не поощряет. И мальчики, и девочки. Наверное, такие у нее феромоны.
Тим кивает. Непонятно, что тут ответить. Профессор теперь напоминает его мать, хотя явно трезва.
– По телефону, – говорит она, – Мод сказала, что упала с палубы. Надо думать, не в море.
– Яхта стояла на верфи. Мод упала на кирпичи. Футов с двадцати.
– А потом?
– Что потом?
– Вы же видели? Что было потом?
Тим хмурится. По неведомой причине – по ряду причин – он не проигрывал в голове следующие полминуты. Помолчав – перед глазами картинки, словно череда портретов в галерее: сварщик под этим ливнем искр, курящий человек в костюме, и какая-то белая птица, чайка или даже цапля, распахнула крылья в символичном полете над кудрями древесных крон, – он говорит:
– Она встала. И пошла.
Профессор улыбается.
– Да, – говорит она. – Да. Узнаю нашу Мод.
Тим опять выводит Мод из больницы. Ему выдали новую памятку. Мод раскачивается на костылях подле него. В небе – хохолки маленьких, совершенно белых облачков.
Он снова идет в магазин, кормит Мод омлетом с травами и импортным листовым салатом. Она доедает все, хлебом вытирает тарелку начисто.
Он говорит, что поиграет ей, если она хочет, а когда она соглашается или же не отказывается, он едет на «лянче» к себе на квартиру в высоком белом доме над рекой – там несколько таких домов, – откуда виден висячий мост с одной стороны, а с другой – старый таможенный пакгауз. Квартиру Тим снимает с одним испанцем, который круглосуточно работает в ресторане – в двух ресторанах, минимум в двух. Тимова доля оплачивается из семейных денежных потоков, из трастовых фондов – эхо давнего труда, – которые учредили его бабушка с дедушкой; доход у Тима не более чем скромный, но на это – на квартиру в белом доме, на просторы за окном – хватает.
Читать дальше