Эндрю Миллер - Переход

Воодушевленный – перспективой работы, уже досконально нафантазированной минутой дарения, – Тим на велосипеде чешет в музыкальный магазин в конце Парк-стрит и покупает рабочие тетради, переплетенные в синий картон. Уртекст. Merkheft für Noten und Notizen [15] Зд .: тетрадь для нотных и прочих записей ( нем .). . Покупает дюжину (они такие красивые), потом катит в гастроном на Кристмас-степс, где ему из широкого мучного ящика под прилавком пухлая девушка выуживает ленты пасты. Покупает сосиски с фенхелем (потом сдерет с них кожу), сушеные боровики, нежирные сливки, импортные желтые кабачки. И бутылку красного вина с высокохудожественной этикеткой, на которой Ева, кажется, дружит со змеем – в некоем коварном южном саду они вдвоем сидят под пинией.

Когда Мод возвращается домой – день был кройдонский, три часа совещались о биосинтезе алкалоидов, потом слушали бесконечную лекцию под названием «Чему нас учит ABT 894», – вино откупорено, грибы отмокают в теплой воде, на газовой плите неспешно закипает большая кастрюля. Мод принимает душ. Когда выходит на кухню, вытирая волосы, Тим говорит:

– Сегодня настоящая весна, да?

Смотрит, как она садится, как включает свой черничный компьютер. Наливает ей вина.

– На этикетку посмотри, – говорит он. – Не исключено, что теологически сомнительная.

Прилавок у плиты – выставка радостей земных. С чесноком – раздавить зубчик плоскостью ножа, вышелушить из кожуры, порубить – Тим разделывается почти профессионально. Болтает с Мод через плечо. Слышит, как щелкает клавиатура, то медленно, то как будто Мод горстями рассыпает сухой горох. Тим допил первый бокал и наливает себе второй. Вино, поначалу интересное, с нотами розмарина и черного табака, теперь необъяснимо отяжелело, оно приторное и тяжелое, и ноты в нем – дегтя, увядших цветов, масла для ванн. Что за глупость – покупать вино ради этикетки! Что за глупость – бежать по магазинам, потому что занимался йогой и тебя потрогал солнечный луч!

Мемориальная табличка вечернего света над головой у Мод перечеркнута тенями платановых ветвей. Тим с сушилки у раковины берет тарелку, держит на вытянутой руке секунд восемь или десять, роняет. Мод глядит на осколки, поднимает глаза на него, снова вперяется в колонки на экране.

– Извиняюсь, – говорит Тим и из пенала в дальнем углу, где хранится все для уборки, приносит веник с совком.

Вот что он хотел бы кому-нибудь рассказать. Что когда она у него отсасывает, похоти в этом не больше, чем если бы у него отсасывала, я не знаю, телушка, что-нибудь такое. Методично и терпеливо. А когда он кончает, она выпивает все до капли, и он шатается на краю бездны, и по нескольку минут потом не может ни взглянуть ей в глаза, ни даже назвать ее по имени. Если вдуматься, рассказать это решительно некому, даже брату не расскажешь.

Формально оба они из университета ушли, но из яхтенного клуба их не гонят. С такими людьми клуб не расстанется запросто. Они ремонтируют лодку, платят взносы, умеют ходить под парусом.

Лодка опять на суше, но конопатить нечего, болты заменять не нужно. Слегка почистить корпус и киль, отшкурить и отлакировать палубу. Самое срочное – заменить сальник дейдвудного вала. К концу прошлого сезона постоянные кап-кап превратились в тоненькую упорную струйку. На воде такие работы не ведутся – пока машешь гаечным ключом, морская вода затопит двигатель.

В субботу накануне Пасхи они в «лянче» едут на побережье. На верфи встречаются с Энгусом и Камиллой, тоже членами клуба. Переодеваются в робы. Камилла, медичка с четвертого курса, привезла два термоса кофе и пластиковый контейнер с собственноручно испеченными «мадленами». Энгус запихивает медные дреды под шерстяную шапку. Тим приволакивает трап и цепляет к утке. Не хочет, чтобы лезла Мод, желудок совершает кульбит, когда она как ни в чем не бывало ступает на палубу. Тим советует ей прицепить страховочный линь, но не ждет, что она согласится. Она не соглашается.

Работают до двух; подкрепляют силы «мадленами» и кофе. Мужчины очищают корпус – оба далеко не рукасты, – а Мод с Камиллой, на коленях над лючком в кокпите, обдирая костяшки, открепляют хомуты и откручивают болты. Ослаблять гайку гребного винта приходится в четыре руки. С колпачком тавотницы не проще. Камилла бормочет: «Merde, merde» [16] Зд .: «Блин, блин» ( фр .). , – потом режет запястье о край лючка, пускает слезу, смеется, видя, насколько ее все игнорируют, и работает дальше. Чтобы вынуть старую паклю, требуется инструмент, которого у них нет, – которого, вполне вероятно, и на свете не существует. Мод слезает по трапу и идет к эллингу. Эллингу этому сто лет – под крышей воздушный простор, похоже на вокзал в захолустье, в героические паровозные времена, из тех зданий, что величием переплюнут город, которому служат. Не видать ни души – рабочие, наверное, еще обедают, – и Мод уже собирается уйти, но тут из тенистого сплетения стоек и шпангоутов, рождения или смерти лодки, высовывается человек, смотрит на Мод и говорит: