Белла Улановская - Одинокое письмо

Я собрала вещи с вечера и теперь спала на чердаке. Сети провисали темным. Шорохи росли из углов. Ветер гремел кровлей. Неизвестность томила.

Когда сквозь щели проглянуло серое, я выбралась из овчин и одеял.

Хозяйка не спала, она оделась, и мы пошли будить Ваньку.

Он тяжело, непонимающе сел на лавку, она напомнила ему о приезде его родственника.

Был прилив. Моторка качалась на воде.

Все у него валилось из рук, ничего не выходило, требовало усилий и суеты.

Ему было не справиться с якорем, и он просил меня доставать якорь вместе с ним; как только он завел мотор, масло у него почему-то выбило пробку и хлестнуло в море, так что пришлось возвращаться; кое-как мы пошли, мотор дымил, полную воду мы проворонили, и мне пришлось вглядываться с носа вперед — искать еловые отмашки: по ним входят из моря в реку. На мель мы все-таки сели, и как ни старались сняться, я даже веслом отталкивалась, пришлось вылезать и идти пешком, благо Сумпосад был уже недалеко.

И наконец в деревне выяснилось, что этого родственника, брата жены, он в лицо не знает, и вообще жена ему не жена, и он скоро отсюда уедет.

— А как я к нему подойду и что скажу? — растерялся он.

Я удивилась. Он так решительно ругался матом: «Та-та-та, Вера», так легко подхватил мой рюкзак, силен был — и вдруг я увидела его растерянность и даже застенчивость, зато как гордо он говорил «экспедиция», кивая на меня, когда по дороге нам попадались его приятели, которым он рассказывал о своих неудачах.

Оказалось, что этого парня Иван Михайлович в Юкове встречал, он никуда не уехал и по сей день, и у него дети.

— А включи-ко, Егорка, радио, может, постановку передают, — сказал Иван Михайлович.

Егорка настраивает «Альпинист». Я выхожу наружу, иду вдоль острова. Семьсот шагов в длину, но в отлив мои владения расширяются. Почвы здесь нет, только камни, нет и деревьев.

В море шторм едва ли не усиливается. Вчера было полнолуние, самое для шторма время. «Волна не так вздымается, когда ветер на ветер похаживает, то восток подует, то север, — объяснял Иван Михайлович, — а один-то он дует, так волны час от часу больше и больше».

Ко мне подходит Егорка, спрашивает, нравится ли мне здесь. Мы еще раз обходим остров и возвращаемся в избу.

Андрей и Иван Михайлович спят, норвежский джаз чуть слышен.

— А у вас мать есть? — вдруг спрашивает он меня. — И отец есть?

— А с кем ты живешь? — спрашиваю я.

— С теткой, — вздыхает он.

Потом разговор сам по себе наводится на страшные истории, и мы шепчемся про волков, оказывается, что осенью они ходят по следу и могут напасть на человека сзади.

— А в Яреньге, — рассказываю я ему, — когда зимой едут на санях и боятся волков, то спускают длинную веревку, чтобы волочилась следом за санями, может быть, волкам кажется, что это змея, и они не подходят близко, а бегут по лесу параллельно дороге.

Радио не заглушает порывов ветра, оконные стекла вздрагивают.

Шторм не утихает. С северной стороны бьет особенно сильно.

Егорка спит.

Зимний и Летний берег, по которому можно идти от деревни к деревне оберег, я весь исходила.

Съезжу в Кандалакшскую губу посмотреть, как ловят семгу, — и тогда мне останется только Терский берег Белого моря.

Помню, как пять лет назад первый раз я приехала в деревню на Белом море, я возвращалась из Соловков, с того и начались мои ежегодные скитания: Нюхча, Колежма, Юково, Гридино... А до этого я была на Пинеге, в заонежских деревнях, в Каргополе, в Кириллове.

— А ты, Верушка, к нам учительницей приезжай, — говорил Петр Павлович и глядел то на море, то на высокие избы, то за деревню, где готовили летное поле, а пока там росла брусника да торчали обгорелые коряги; на новую школу; потом он ходил по классам; я шла за ним и тоже вдруг заволновалась, будет ли готова она к первому сентября.

— А возьмете, а? — я еле поспевала, был он кряжист, и шли мы на тоню к рыбакам.

Всю неделю был шторм, с «Мудьюга» спускали штормовой трап, к нему подходили карбаса и доры, и, пока грузились, рыбаки поднимались на палубу поздороваться с капитаном, выпить пива, проводить своих в Архангельск, а на берегу собиралась вся деревня, дорки подходили к борту, и кого-то встречали и провожали, и поднимали по веревке бочонки с морошкой, а вслед за ними старух, которые ехали к дочерям в Архангельск и жаловались, что семушка на Зимний берег ушла и сей год погода рано пала.

А я плыла из Соловков, мы с Танькой заехали туда после экспедиции и уже собирались морем в Кемь, потом в Ленинград.