Игорь Адамацкий - Созерцатель

Он вскочил, толкнул осла голой пяткой. Осел, шумно дыша, начал с трудом подниматься. Егор отряхнул ослу бока, почесал за ухом, посмотрел на оплывающие жаром холмы. Вскинул на плечо саблю и, пыля, пошел к городу. Осел тоже оглянулся на холмы и враскачку направился мальчику вслед.

Глубокой предночью сидят они на сухом и теплом деревянном крыльце и не дыша слушают. В прозрачной стоячей темноте — ни ветерка, но яблони сада живут самовластно, — то гулко и страшно чем-то ударит внезапно в землю, то по ветвям и листьям пройдет скрытое движение и замрет, растворится в половодье ночи, и далекими белыми островами плывут крупные недвижные печальные звезды. И облака, как мягкие снега тишины.

По времени, бывало, он влекся тяжким гнетом земности, окружаемый, опутываемый мелочными, понятными, неотсрочными заботами; временами, казалось, это был бег взапыхах сквозь редкий светлый восторженный лес по иссохшей листве, по жухлым вялым травам, мимо стволов вдохновенной солнечной полноты к той поляне, где вершится чудо; или, поддавшись недолгой усталости и потоку, будто плыл по широкой реке, всякий миг, ощущая разлив времени шире пространства, безграничный; иногда казалось, что время — ветер полета, и тогда — в разгон, в захватывающее сильное уверенное движение, и нет преграды, а люди и предметы, и какие-то отстоящие неизбывные переживания, — все косым крылом летит назад, исчезает, втянутое оглохшим от скорости временем.

...и когда они подлетели к этой огромной черной планете, их корабль перестал слушаться управления...

Егор помолчал, и мальчики замерли.

...капитан стоял в рубке, сжимая побелевшими пальцами гладкие рычаги. Его взгляд сквозь стекло усиливался проникнуть искристую тьму и угадать, далека ли наплывающая снизу громада планеты. Люди стояли за спиной капитана и молчали. Каждый вспоминал землю, куда не суждено вернуться, друзей, с которыми не выпадет встретиться. И вдруг они увидели: сбоку и снизу появился свет, голубоватый, слабый, как гнилушка пня, и потом этот свет потек вширь, туманный по краям и острый, пульсирующий, в центре...

Егор примолк, чувствуя, как тихая полнота ночи охватывает незаметно и неслышно отрывает от деревянной ступени крыльца, и все будто дрожит, ускользая.

Мальчики узрели: в глубоком сером сумеречном небе мчалась черная комета. Она вспыхнула, раскалилась, расцветилась, рассыпая искры, отбрасывая реку дымного шлейфа, падала, воспламеняясь звездно.

Егор сжал кулаки и зубы, трепеща мучительным восторгом, и выдохнул, простонал:

— Моя звезда...

Однорукий историк, грузный, широкий, огромноголовый, гологоловый, насаживал червя, приспособив крючок на колене, ловко орудуя толстыми пальцами; насадил, плюнул на червя, закинул наживку, положил удочку, посмотрел сбоку на Егора, шевельнул толстым носом, подмигнул:

— Что, победоносец, обскакал я тебя?

Егор покосился на ведерко историка, где по-змеиному лениво шевелилась рыба, запыхтел сердито.

Историк лег на спину, закинул за голову одинокую руку, усмехнулся:

— А ты не пыхти. Все одно — тебе выигрыша больше предстоит, ты ж победоносец по названию. Вот попадешь обратно в Питер, пойди в Публичную библиотеку, там есть большая старинная книга, а в ней картинка, а на картинке ты изображен, а у тебя между ног — конь, а в руке — копье, а на земле — пресмыкающий, тобой поверженный. И написано: «Се Егорий во броне на серу сидит коне держит в руце копие разит змия в жопие».

Мальчик усмехнулся:

— Зачем он его?

— Люди попросили. Змей много зла делал.

— Ну? Так и Егорий ваш кровь пускал. А кровь — завсегда зло.

— Ишь, мудрец не по годам. Чужим умом. А когда сам у рыбы заглотыш с жабрами выдираешь — это без крови?

— То рыба, она ж безмозглая!

— Не-ет, братец, все, что движется, плавает, ползает, бегает и летает, — мозглое. Без мозга нет движения. У меня там не клюет?

— He-а, я петушиное слово сказал, вашу поклевку отвлек.

— Ну? — Историк сел и стал смотреть на поплавок, осторожно взял удилище, быстро подсек, потянул, выбросил рыбину на берег. — Видал?

Мальчик насупился.

— А ты опять не пыхти, — коротко хохотнул историк. — Я — старше, значит, по опыту должен тебя переиграть. Слушай, возьми ее в свое ведро, у меня не помещается.

— Так не делают, — покосился Егор, — вам привалил шанс, вы и берите.

— На всякий шанс свой резистанс, — сказал однорукий. — Бери, пока не передумал, да наживку насади. — Он снова лег на спину, завел руку за голову, закрыл глаза. — Ох, блаженство. Не забудь плюнуть на червя.