Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Не огорчайтесь, — успокоил я. — Еще не все потеряно. Мы успеем скрестить и шпаги, и руки. Так сказать, метафорически. Только вот, простите, вы давеча про будущее тысячелетие заикнулись. Очень меня это беспокоит. Как там все сложится? Хотя сам я, надеюсь, не увижу и не засвидетельствую, а все душа болит.

— Там все будет о'кей, — сказал абсурдист и рассмеялся, вспомнив что-то веселое. — На прошлой неделе, говорят, один неглупый мужик слетел с винта. То есть бзикнулся чердаком, пытаясь угадать, что будет после коммунизма? А за ним неотступно и невидимо ходили люди в белых халатах. Они дали ему возможность убедиться, что ничего не будет после коммунизма, то есть будет, конечно, но снова коммунизм, а после взяли его, любезного, и увезли в тихое место на берегу пруда.

— Знаю, — сказал я, — слышал. Это про Тихопрудненский Приют. Там пансионируют все настырные сумасшедшие. А под Приютом расположено особое конструкторское бюро оно пытается рассчитать и смоделировать все закидонные идеи отдыхающих. А потом все это реализуется в оборонной промышленности.

— Да, — вздохнул абсурдист, — к несчастью, сейчас все дети земли до смерти напуганы миролюбивыми политиками своих правительств.

— Нас-то не напугаешь, — сказал я, — мы не дети.

— Конечно, не напугаю, — согласился абсурдист, — но дело-то не в этом. Дело в том, что в прежние времена абсурд был не чета нынешнему. Полновесный, полнокровный, полноправный. А какие абсурдисты были! Каждый равен трем теперешним. Из каждого прежнего можно было скроить трех нынешних и еще бы материалу на крышу осталось.

— Да и жестянщики нынче не те, — вторил я, — принесешь им жилетку кроить, а они ухитряются половину себе на брюки украсть.

— А как они, подлецы, пуговицы на брюки шьют? — подтвердил он. — Только на три дня и хватает, если часто пользоваться. Так как, вы говорите, его жену звали?

— Сука ее звали. Это домашнее имя. А на улице она была Виктория. Или как-нибудь иначе. Например, Авессалом Оливарес Этери.

— Как вы думаете, — спросил он, — почему все это? И что современный человек так злобен и мелочен, и невежда? И этот всеобщий синдром побега из страны? И так далее.

— Нигде так не любят обобщать, как у нас, в России, — рассмеялся я. — Но вы правы. Должна быть некая, одна, сердцевинная причина многих перечисленных вами следствий. Так и быть, я вам по секрету раскрою, но чтоб — никому ни полслова! Причина эта, — торжественно произнес я, — кроется в общественном образе жизни. Чем больше степень социализации, тем меньше степень ответственности за себя, тем меньше энергия рассудочной деятельности. Великая Машина Абсурда, управляющая всем и всеми, стремится настолько упростить все отношения и все ответственности, что человеку ничего не остается, как стать скитальцем духа. И если он скиталец духа, то не столь важно, где в каждый данный момент его краткого бытия пребывает его бренное тело. Человека привязывают к миру мать и любимая женщина, если у нее есть чем привязывать, и дети, если они не выродки, и когда все эти связи прерываются, человек свободен, то есть прежде всего равнодушен к своей судьбе. Как всякий автор больше интересуется своим героем, чем герой своим автором, так и всякий гражданин больше интересуется своей страной, чем она им. Степень социализации жизни коррелирует со степенью ее абсурдности. Измельчание человека, говорил один философ, соответствует его озверению.

— Да, — вздохнул абсурдист, — поэзия обнаженной мысли не для жирных голов. Это я понял, когда встречался со своими читателями.

— Да, — вздохнул я синхронно, — безземельный крестьянин может рассчитывать лишь на любопытство мудрости, вытекающее из мудрости любопытства.

— А вы действительно собираетесь уехать в чужие края? — спросил он. — Или это легенда бездарных завистников? Вы знаете, у всякой бездарности есть свои завистники, и в свою очередь зависть — это нравственный нерв бездарности. Он болезненно реагирует на всякий самостоятельный выбор. В море бездарности любой талант захлебывается, ему не доплыть до чужого берега.

— Я действительно собираюсь уехать, — подтвердил я, — но в моем решении две взаимоисключительные тайны или, если хотите, две непререкаемые загадки. Одна в том, что ни одному мужчине моего рода не удавалось покинуть эту страну. Вторая в том, что всем мужчинам моего рада все-таки удавалось покинуть эту страну. Первая тайна в том, что в сфере абсурда не могут существовать ни уверенность, ни тайна, поскольку весь абсурда на виду, а уверенность зарождается внутри. Сфера Абсурда как лента Мебиуса, и вероятно, обратная сторона этой сферы есть очевидность, не представляющая ни тайны, ни интереса. Это все равно, что идти по улице и видеть себя идущим впереди себя, видеть со спины. Обычно, когда подобное происходит, не испытываешь ни удивления, ни страха, просто любопытно, завернешь ли ты, идущий впереди, направо или налево. В конце концов вы благополучно расходитесь и через некоторое время, оглянувшись, ты замечаешь, что идущий за тобой — ты сам — с любопытством всматривается тебе в спину, гадая, куда ты завернешь, направо или налево. Иногда мне кажется что я сам создатель этого всеобщего абсурда, но поскольку герой нимало не интересуется своим автором, постольку и абсурд не должен и практически не может интересоваться мной, следовательно, я могу жить и поступать так, будто его не существует.