Игорь Адамацкий - Апокалипсис на кларнете

Постскриптум. Многоуважаемый Егор Иванович, кланяюсь Вам и благодарю за те замечательные металлические перья и три пачки бумаги, что Вы мне прислали. Я прямо-таки воспрянул. Теперь моя работа пойдет значительно возвышеннее. Посылаю Вам отрывки из моего труда. Обратную сторону листов бухгалтерской книги я, как Вы смогли увидеть, закрасил. В следующий раз на обратной стороне я изображу наши невеселые места в радостных акварельных красках, и Вы поймете, что мысли о всеобщем братстве могли родиться лишь в наших пенатах.

— Ну-с, родственничек, — говорил доцент, похаживая петухом по просторной кухне, потирая большие пухлые руки, поглядывая, как Егор с удовольствием расставляет на столе снедь, — огурчики, отливающие изумрудной негой перволетней свежести, зеленый лук, перо к перу, как отрезанный хвост невиданного павлина, тонкую томительную мякоть ветчины, какой-то крупнозернистый докторский хлеб, еще помидоры, еще молодые, но уже такие мясистые, только что сваренную первую картошку, в тонкой, как у ребенка, светящейся перламутровой коже.

— Ну-с, родственничек, — говорил доцент, присаживаясь легко на табурет и привычным жестом, как приз за терпение, снимая со стола непочатую бутылку, чтоб ловкими движениями пальцев моментально отвинтить пробку. — Ну-с, родственничек, — чокнувшись, крякнул доцент, затем кинул в рот и смачно хрустнул огурчиком. — Ну-с, родственничек, — сказал он минут через двадцать, опрокидывая лихо четвертую стопку водки, отчего глаза его расслабились, заволоклись благодушием и покоем, а на лысеющей голове сам собой взбился пушистый хохолок коротких волос. — Ну-с, родственничек, — доцент поставил локти на стол и стад глядеть в глаза Егора.

— Ну-с, родственничек, — ответил Егор. — Вот мы и завершили мое образование. Вот и обмываем диплом.

— Хвалю, — сказал доцент, откашлявшись гулко, как в бочку. — Хвалю. Кто не идет вперед, тот отстает.

— Так мне вперед бы не хотелось, Андрей Ардальоныч, — заметил Егор, тоже ощущая в себе не то чтоб покой, как у доцента, а некую благодарственность к умному и душевному собеседнику. — Зачем же непременно вперед? Мне и в стороне неплохо. Зачем всем так уж рваться в передовые?

— Ай-яй-яй, — с укоризною покачал головой доцент. — А еще родственничек называется. — Он выпрямился, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, оттянул, узел широкого, прочного галстука. — Ты позоришь наше семя, — сказал он с чувством родственного стыда. — Ты посмотри, кто у нас в родне состоит?

Ни одного из перечисляемых Егор не знал и не ведал даже, что они существуют, эти замечательные люди, и даже общая с ними капля крови должна приводить в хронический восторг, переходящий в тяжелых случаях в гордость принадлежать к общему корню. Все мы, в конце концов, родственники, думал он, кивая изредка в согласие доценту, соглашаясь, что, мол, а почему бы действительно не попробовать рвануть в передовые, чем черт не шутит.

Доцент кончил период, отдышался, раскрасневшийся, выпил, помолчал.

— Ты выбираешь лучшую форму приложения умственных сил — науку об идеях и способах их выражения. В общем, если литература — это жизневедение, то литературоведение — выше жизни и выше литературы.

Он подумал, соображая, не слишком ли высоко взял, затем продолжал:

— Туда, именно туда, а не куда-нибудь в другое место, стекаются ручейки человеческого духа...

— Да, — соглашался, хмелея, Егор, — именно туда. А море — это академия наук... Может, мне сразу в академики податься?

— Никоим образом! Ты должен защитить кандидатскую, защитить докторскую и так далее. И только в самом конце твоей блистательной карьеры ты можешь претендовать на звание академика, да и то... Это ж такие способности интриги надо проявить! Нет. Я не уверен, что сможешь интриговать. Ты сможешь интриговать?

— А то нет! — обиделся Егор. — Зря, что ли, я образование получал? Могу интриговать вплоть до русского изобретения — анонимки. Хлоп! и порядок. На соседа, на вас, на себя. Хотите на вас?

— И напиши. Возьми и напиши. Это придаст мне весу в глазах общественности. Ты видел, чтобы кто-нибудь писал анонимку на мерзавца и негодяя? То-то же. Зачем ему анонимка? Он и так на виду. А на порядочных людей пишут. И правильно делают, не фига выпячиваться моральной стойкостью. Не люблю я порядочных людей, у них на лицах прямо-таки гордость сатанинская, — дескать, вот я какой хороший, а ты, дескать, дерьмо. Все должны быть равны. Слушай, напиши на меня анонимку, а?