Валерий Попов - Новая Шехерезада [Повесть и рассказы]

Уже оказавшись в избушке, я долго сидел неподвижно, как стеклянный, и только, наверное, через час, после макарон с тушенкой и чашки чая, начал понемногу оттаивать.

Виктор, по сволочному своему характеру, всячески демонстрировал мне (а главным образом, Павлу Ивановичу) , что прошедший сейчас рабочий эпизод является пустячным и, может быть, даже зряшным по сравнению с прошедшей его трудовой биографией, полной настоящих испытаний.

— Вот в прошлый ноябрь случай был, — прихлебывая чай, разглагольствовал он. — Я тогда на траулере ходил. — Он бросил высокомерный взгляд на Павла Ивановича. — В шторм шлюпку смыло с борта, а я как раз один был наверху. Шлеп в воду, и поплыл. Вскарабкался на шлюпку — комбинезон, фартук, резиновые сапоги — и потом миль двенадцать на веслах, пока траулер не догнал. У него, на счастье, движок заглох. Ну, тут и я появляюсь в машинном отделении. «А ты где был? — помощник говорит. — Обыскались тебя!» — «Да я в гальюне сидел!» — говорю. Ну, движок тогда еще «Четыре-ча» стоял, ну ты ж сам понимаешь! — он пренебрежительно отвернулся от Павла Ивановича и обращался исключительно ко мне, как к посвященному. — Это счастье: зажег баночку с керосином, подогрел — с полтыка завелся! — Виктор небрежно ткнул на стол пустую чашку. — Сам знаешь: моторист — это тот, кто гайку в восемь миллиметров может на десятимиллиметровый болт натянуть!

— Ну все, понес! — проговорил Павел Иванович.

Виктор наградил его коротким пренебрежительным взглядом и снова повернулся ко мне:

— А еще случай был. В субботу и воскресенье пили на борту, потом говорим: «Ну ладно пить, надо и дело делать!» Бросили бутылку коньяка в воду, в закол, стали работать. К вечеру к нам милицейский один приехал. Мы подняли закол, а там бутылка коньяка. Тот вылупился. А мы спокойно: «Это еще что! Бывает, по ящику попадается!» — Виктор сипло захохотал.

Павел Иванович сплюнул.

— А в позапрошлом году миногу ловили, — продолжал Виктор, обращаясь исключительно ко мне. — Там бросается такая корзиночка на течении, вода идет сквозь нее, ну и образуется турбулентность, — слово это он выговорил небрежно, но с достоинством, — минога турбулентность любит, заходит — тут и поднимают ее! — Виктор окончательно поставил чашку на стол и вдруг положил тяжелую свою руку мне на плечо. Знание нами обоими законов турбулентности ставило, видимо, нас на голову выше всех окружающих.

— То-то тебя с траулера и турнули! — злорадно проговорил Павел Иванович и ушел к себе.

— Двадцать лет уже, как подчиненных у него нет, а все командует! — вслед ему проговорил Виктор. — Пытался тут еще на мебельной фабрике командовать — и оттуда понесли!

— Почему?

— Потому что дуб! — растягивая свой огромный рот, проговорил Виктор.

Виктор нервно налил себе еще чаю, мы молча прихлебывали, нервно думая, каждый о своем, вдруг Виктор пригнулся к окошечку.

— Так... вдруг откуда ни возьмись! — проговорил он.

Я тоже пригнулся к окошку. К избушке, плавно покачиваясь, подъезжала светло-зеленая, острая и низкая иностранная машина.

Павел Иванович тут же вышел на кухню и, сложив руки на животике, скромно сел на скамейку.

Из машины вылез ослепительный красавец в роскошной дубленке, но без шапки. Он аккуратно запер дверцу машины, потом потоптался в сенях, пригнувшись вошел в кухню и вежливо поздоровался на чисто русском языке.

— Садись! — буркнул Виктор.

Павел Иванович, скорбно поджав губы, кротко кивнул.

Гость сел. Я нацедил ему чаю. Тот вежливо поблагодарил. Мы в полной тишине пили чай. Гость, подняв длинные ресницы, вдруг внимательно посмотрел на Виктора — тот злобно мотнул головой в сторону Павла Ивановича. Чаепитие продолжалось в молчании.

— Да, — тихим своим голосом вдруг обратился к Виктору гость. — Я же привез тебе, что обещал!

Он поднялся, почти задевая потолок этого убогого и чумазого жилья, аккуратно вышел.

— Отличный чувак! — доверительно сообщил мне Виктор. — Маляр пятого разряда, в Отделе обслуживания иностранцев — только по машинам! Зато весь Питер и рвется к нему! Но понимает человек, что такое кожа рук! — Виктор поднял руку тыльной стороной, пошаркал другой рукой. — Терка! На том и познакомились: мазал я как-то руки свои, смесь: аммиак, спирт, глицерин — немного смягчает. Гляжу — какой-то фрайер вошел. «О! — говорит. — Та же проблема!» И стал мне крем «Ленинград» привозить — единственный, помогает который, после него старая кожа отмершая как перчатка с руки снимается — отлично!