Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

— Ну как... ничего, а? — разводя руки, показывая рукава, растерянно спрашивал я у родителей.

Они молчали. Отца явно подмывало веселье, но он сдерживался. Мать была расстроена, но молчала. Только бабушка бодро проговорила:

— Ну что ж — конечно, ничего! Все-таки вещь!

Потом они тактично вышли. Я продолжал быстро ходить по комнате, поглядывая на себя в зеркало и все более падая духом. То, что меня радостно потрясло вначале — абсолютная необычность материи — именно это теперь пугало и угнетало меня. А вообще — материя ли это? — задавал я себе философский вопрос. — Похоже, что нечто из совсем другой оперы... может, какая-нибудь электроизоляция для высоких напряжений? Да — что-то явно необычное, — я точно уже пришел к этому выводу.

— Ну и пусть изоляция — зато теперь молния не убьет! — я внезапно захохотал. Испуганные родители заглянули в комнату. — Ничего... ничего... все в порядке! — отмахнулся я. Родители скрылись.

И что меня насторожило больше всего — что кепка и костюм были одного цвета и даже одной ткани... но так ли это хорошо? — вот в чем я теперь сильно сомневался... хорошо ли, когда все одного цвета, тем более такого?

Главное, что смутно почувствовал я за этот день, — не этот костюм... я чувствовал, что он исчезнет в бездне, как все, тем более не жаль, когда исчезает в бездне такое (и действительно, больше я этого костюма не помню)... но меня смутно и очень сильно волновало другое, более важное, от чего отделаться будет гораздо труднее, если вообще возможно... я сам. Оказывается, я очень страстный человек — не то что способный на безумные поступки, но даже весьма склонный к ним! Я вспомнил, как горело мое лицо, когда я совершал эту сделку, которая казалась мне не просто удачной, а необыкновенной, поразительной, восхитительной! Я вспомнил, как срывался голос, с какой ненавистью я кидал взгляды на моих друзей, почему-то не выражающих восторга от этой удивительной вещи и даже бездарно пытающихся что-то возражать... удивительно, как они не испепелились!

Характерно, что вскоре их не стало, они благоразумно исчезли с моего пути, дабы я их не испепелил — и еще я вспомнил: оказывается я, с горящими ушами и с этим драгоценным свертком в руках домахал от Лиговки до дома, ни разу не остановившись, и даже теперь понятия не имею: по каким улицам и сколько я шел... мелькали лишь отдельные кадры... Да... ну и тип! Надо запомнить этот случай — и в следующий раз держать себя в руках!..

Но не получалось — и я не раз еще безумными этими вспышками огорчал себя.

Одежда не только бывает формой торжества и победы — она бывает и символом ужаса, безнадежности твоей жизни, вроде больничной, тюремной робы!

С мучительным чувством вспоминаю свой наряд, в котором проходила моя первая ужасная любовь... Специально, что ли, издевались боги, подкидывая соответствующий случаю наряд? Это было, когда я поступил уже в институт — и родители, чтобы вознаградить меня за мои успехи, приобрели мне серый, негнущийся, словно из кровельного железа, плащ — и к нему нежнейшую из какого-то воздушно-розового шелка, кепку. Я и сам почувствовал сразу, что наряд неудачный, но и любовные дела мои шли крайне неудачно — такая полоса! Сколько я, вздыхая, стоял перед зеркалом, то лихо заламывая тот удивительный крепдешиновый картуз, то перегонял с бока на спину суровые складки под поясом... со вздохом я понял, что если сделан какой-то шаг по отношению к влияниям моды, то это был шаг назад. Наступало время идти в институт. Родители пили чай в первой комнате... я понимал, что если надеть прежний, более-менее нейтральный наряд, то они будут огорчены. Я мужественно направился в свой тяжкий путь.

Влюблен я был в учившуюся на факультете электроприборостроения — ФЭПе — Таню Болотову... ангельское нежное личико, пышные ореховые волосы, тонкая, гибкая, время от времени поднимающая свои волшебные руки к своим пышным кудрям... трепетный, сбивающийся голос... впрочем — сбивался он больше у меня.

Вечером того же дня я мотался вокруг нее, сопровождая к дому — переходя, кажется, Большой проспект, в своем железном плаще, все время снимая-надевая свой нежнейший картуз, что-то быстро и как бы иронически бормоча — в общем, пытаясь стремительностью движений скрыть недостатки в одежде. По ее отчужденности, по ее явно неуспеванию — и нежеланию успевать — за моими лихорадочными киданиями я уже чувствовал, что все пропало: она все реже поворачивалась ко мне и перестала отвечать на холерические мои речи, замыкаясь в себе. Помню проклятое ощущение прямо чугунного этого плаща, скребущего по тротуару... для похорон любви невозможно было найти удачней наряда! И вот я стою уже один, нелепо отражаясь в тусклой витрине углового магазина. Поворачиваюсь, со вздохом ухожу.