Валерий Попов - Чернильный ангел [Повести и рассказы]

Проехали!

Я ворвался в больницу, легко сдвинув загораживающего двери дюжего омоновца... здесь-то что охранять?

В палате ее койка в углу была пуста и аккуратно застелена. Я кинулся в ординаторскую. Отпахнул дверь — и обомлел. Рядом с Сашкой Бурштейном сидела Настя — обиженно надувшись, смотрела в окно. Сашка звонил куда-то по телефону.

— А... это ты. — Я посмотрел на Настю и повернулся к Сашке. — Ну что? — спросил я.

— Вот, Настя говорит, — кивнул Сашка, — что Нонну надо отсюда забирать!

— А что такое? — пробормотал я.

Сашка развел руками: я пас. И снова стал озабоченно набирать номер.

— Да? — Настя впилась в него взглядом. — А вы не хотите сказать, что у вас вчера двое рыбой отравились, один — насмерть?

— А я знаю, где у нас теперь... берут рыбу? — пробормотал Сашка. — Но она же не ест! — Он посмотрел на меня.

— Не ест?

— Нет. Абсолютно! — сказал Сашка.

— Дома вроде она ела... — проговорил я... Но точно ли?

— Исследование в основном проведено. Язва пока небольшая. Лечение назначено медикаментозное.

— ...В смысле?! — не понял я.

— В смысле, — вскипел Сашка, — если будет нормальное лекарство — я тебе записал, — давать его! Можно и дома... Если Настя настаивает.

Ей-то настаивать легко!

Только что вроде как-то устаканилось, какое-то настало равновесие — жена вроде при деле, мы тоже...

— Ты, я вижу, не понял! — напористо заговорила Настя. — Здесь невозможно! В палате у нее половина с температурой, форточка не открывается. Мать сказала мне, что ни одной ночи не спала!

— А где она? — спросил я.

— На обследовании. Сейчас явится, — проговорил Бурштейн и окончательно занялся телефоном.

Мы вышли. И вот в слепящем свете в конце длинного коридора, тая и временами исчезая в этом сиянии, с каким-то еще ледащим старичком под ручку появилась она. Из-за старичка она двигается так медленно или он из-за нее? Кто кого ведет? Наконец приблизились.

— О, Венечка! — обрадовалась она. — Вот, не знает, где ординаторская! — Она с улыбкой поглядела на старичка. — Сюда входите! — крикнула ему в ухо. Старичок обрадованно закивал.

— Настя говорит... надо отсюда уходить? — сказал я.

Она со вздохом поглядела на Настю, потом на меня... Ей бы только не принимать никаких решений!

Мы вошли в ординаторскую.

— Не знаю, — сказала она, глядя на Бурштейна. — Я как раз сейчас кишку глотала, с «телевизором». Заблевала два полотенца! — Она хихикнула. — Ты привези, слышишь? — строго сказала она Насте. Та кивнула, но с весьма непокорным видом: как же — им привезу! — Ну вот... — Она задумчиво уставилась на Бурштейна. — И когда рассмотрят эти... блевотные материалы... Будет видно, наверное?

Сашка нервно вскочил, выбежал. То ли в связи с ее последними словами, то ли без связи... То ли побежал узнавать результаты анализа, то ли вообще смылся от опостылевшей ему семейки! Однако через минуту вбежал обратно.

— Ну что? — Я уставился на него.

Сашка отчаянно, но и как-то лихо махнул рукой. Богатый жест. И понимать его можно по-всякому. Мол, еще целый век ждать этих анализов! Или: получены ваши анализы, ничего страшного! Или: что, в сущности, анализы! Все помрем! Понимай как знаешь!

— Так ты... отпускаешь ее? — Я все пытался, как честный семьянин, прижать Сашку в угол и добиться определенности. Но он в ответ лишь зевнул:

— Давай... Под твою ответственность!

— Конечно, под мою... Под чью же еще! — Я язвительно глянул на Настю.

— А ты что, вообще ничего не хочешь делать? — не менее язвительно сказала она.

Характер бойцовский, отцовский! Но бодаться с ней тяжело.

— Ладно. — Я глянул на Сашку. — Но... в случае чего... обратно можно?

— Ты меня уже утомил!

Я хотел было сказать, что это не я, а мое святое семейство утомило, — но не сказал.

— Ну, спасибо тебе... Вот.

— Убери свои вонючие деньги! — рявкнул Сашка.

Жена ушла собираться, а я стоял в коридоре и думал: откуда он узнал, что деньги вонючие? Или других сейчас нет?

Нервно расхаживая, прочитал табличку на кабинете зав. отделением: Р.Г. Фурдюк! Записал. Отнюдь не для писания жалобы — упаси Боже! Наоборот, для восторгов: какое звучание!

За столиком, у лампы, тихо разговаривали две медсестры. Говорила одна — другая, наоборот, плакала.

— Он любит тебя, Жень! Уж он-то знает, откуда у тебя седина!

Записал и это.

И вот в сияющем конце коридора появилась она, подошла — уже в сандаликах на тоненьких ножках, с тощеньким узелком.

— Ну все. Я готова! — подняла голову ко мне, улыбнулась.