Валерий Попов - Очаровательное захолустье [Повести]

Кстати, балетный критик С., абсолютно не растерявшийся от этой неожиданности, оказался полностью в курсе и рассказал нам о появлении Анжелы (Панночки) в нашем городе в те годы, когда никто еще ее не знал.

Первым — как ему и положено — увидел ее сам С. из окна своей комаровской дачи и был сразу поражен: во-первых, ее красотой и, во-вторых, нелепостью и яркостью ее одежды — настоящие комаровцы так не одевались, предпочитая блеклое.

Красавица толкала перед собою коляску, и С., пристально вглядевшись, узнал коляску Порай-Лошицев: уже четвертое поколение академиков вырастало в ней. Ясно — их новая нянька. Но — какая! Откуда она?

С. интеллигентно (это он может) вышел на тропинку и добродушно пригласил фею зайти «по деликатному делу». С. умеет выглядеть таким старым и простодушным, что никакие мысли об опасности — в связи с ним — даже не приходят в голову... и совершенно напрасно.

Замерзшая в непривычном для нее климате, Анжела простодушно — но абсолютно мрачно — вошла.

— Извините... но не возьмете ли стирку? Иначе моя холостяцкая берлога превратится в бедлам!

— Возьму! — мрачно глядя в угол, проговорила Анжела.

Критик стал сбрасывать в центре гостиной грудой белье (деликатные вещи решив пока не давать) и попутно непринужденно, по-стариковски расспрашивал: кто она, откуда такая?

Анжела отрывисто отвечала, и постепенно составился полный портрет. Они сбежали сюда с женихом-грузином от его родителей, которые возражали против межнационального брака. Они устроились в санаторий «Волна» — сначала как бы отдыхающими, потом рабочими, — и вскоре жених ее бросил, сказав, что против родителей не пойдет. Анжела гордо осталась и теперь стоически несла свою беду.

Вернув белье в точно указанный срок, Анжела взяла плату самую мизерную, мрачно настояв на своем, но следующую партию брать отказалась, не называя причин.

И она исчезла. Ее явления на дорожке — единственная яркая картинка хмурого дня — прекратились.

Появилась она через месяц, уже без коляски и, судя по отрывистости ответов, куда-то спешила. С., не знающий поражений, все-таки заманил ее в дом, снова попросил о стирке — и она, подумав, кивнула. С. стал обрадованно кидать на пол белье, Анжела сосредоточенно связывала его в узел, и тут С., как он выразился, рухнул, увидев на ее пальцах два шикарных перстня с неплохими камушками. С., сокрушенно воскликнув: «Старый дурак!», стал отчаянно вырывать у нее свои кальсоны — но Анжела абсолютно холодно упаковала их и, сказав, что все принесет точно в срок, удалилась.

Вскоре она оказалась студенткой университета и одновременно — что было почти невероятно — инструктором Отдела культуры обкома ВЛКСМ. Как она взлетела? Загадка! С. утверждает с пафосом, что, исчезнув с его улицы, Анжела продвигалась вовсе не «узким местом вперед»: после измены жениха-грузина все мужчины долго ей были отвратительны. В этом С. клялся... уж если ему!.. Когда Анжела принесла белье в последний раз, С., увлеченно рассказывая о балете, пытался показать ей несколько дуэтов — и был отброшен с яростью.

— Нет, — эффектно заканчивал С. эту историю. — Я больше чем уверен, что она и «там» стирала... Но на каком уровне?!

Эту историю я вспомнил неожиданно, возвращаясь из города, стиснутый в электричке.

Да, съездил неудачно... Ну а чего ж ты хотел?

Главное, что Панночка явилась в издательство вовсе не с местью, наоборот — полная светлых надежд! И что мы с нею сделали?

Тогда, вызвав меня первого, она размашисто, по-партийному расцеловала меня.

— Кто старое помянет... — и уже разливала коньяк.

— Представь своим бандитам! — через четверть часа добродушно попросила она.

Войдя на редсовет, она вольно, вовсе не по-партийному, уселась на подлокотник кресла, эффектно подчеркнув божественное бедро.

— Давайте по-простецки! — проговорила она.

То, что она предложила, ошеломило даже и нас, уже обреченно ждущих чего-то невероятного.

Совместную нашу работу она предложила начать... с публикации секретных документов Смольного, которые ей удалось как-то вытянуть, — показывающих, как сказала она, самые неприглядные стороны партийной жизни!

— Делать так делать! — сказала она решительно. — Сор без остатка выметать!

— И сколько... его? — пробормотал Гиенский.

— Кого?

— Этого... мусора?

— На три года хватит печатать! Ну, что пригорюнились?

Она явно была разочарована нашей квелостью! Семьдесят лет они ныли, что им не дают дышать, и вот только пахнуло свободой — сразу в кусты?!