Валерий Попов - Очаровательное захолустье [Повести]

И наконец путь наш оборвался, причем в самом буквальном смысле: мы оказались над бездной. Замерев, мы стояли на краю, потом наш вожак безвольно разжал пальцы и выпустил факел: кидая искры, тот запрыгал по таким кручам! И, высветив рябь, погас в море.

Да-а. Мы стояли потрясенные. Чувствовалось, что номер сей отработан и Данко демонстрирует его не впервой... но... величественно!

Все стали расползаться по склону, закачались, кидая огромные тени, костры.

— Жоз! К нам иди!

Все звали вожака, он благосклонно обходил костры, и я вдруг заметил, что он целеустремленно и стремительно напивается — видимо, это было заключительной, неизбежной и наверняка самой приятной стадией его еженощного подвига. Его суровое лицо помягчело, нижняя твердая губа отшмякнулась, глазки посоловели... впрочем, таким он мне нравился больше! Я оказался с ним у одного костра.

— Ты... черепастый! Чего скучаешь — давай к нам! — Он сам вдруг меня позвал, окрестив почему-то «черепастым» на все время нашей с ним истории, оказавшейся длинной.

Рядом с ним в волнах света был симпатичный длинноволосый бородач и смуглая, могучая красавица — библейского, почему-то хотелось сказать, облика. Плечо ее грело не хуже пламени... так что... пусть только погаснет костер!

— Соня... А ты? — хмельно улыбаясь, проговорила она поворачиваясь.

— Жоз... Жаирзиньо по-настоящему! — Вожак резко вклинился в наш интим и сжал своей лапищей мою ладошку: все понял?

Ясно было, что он местный парень, пробавлявшийся ночной романтикой среди пыльных будней, — мне, впрочем, эта романтика могла выйти боком: пальцы долго не могли расклеиться — даже рюмку не взять.

— У нас тут строго! — проговорил Жоз. — Вон отец Кир у нас батюшка... вроде как священник, при нем нельзя!

Соня среагировала, криво усмехнувшись, длинноволосый поднял ладошку:

— Кирилл вообще-то.

А не вообще? Плечо Сони грело все явственней. И вся такая горячая?

Жоз, оценив ситуацию и поняв, что Соня, эта Магдалина сих мест, выходит из-под его контроля, нашел мудрое решение, которое одобрил и я. Как окончательный приговор, не подлежащий обжалованию, Жоз протянул мне в отблесках костра стакан водки, и я мужественно, как Сократ цикуту, выпил ее и погрузился в блаженство... Кто-то тряс меня — наверное, Соня... Потом, потом!

Проснулся я снова над бездной — уже яркой, сияющей, но оттого не менее страшной. Ноги мои свисали с обрыва, лишь под мышкой струился какой-то кустик с горько пахнущими цветами. Ствол, царапая кожу, явно утекал из-под мышки, и — другого тормоза не было! Я отчаянно закинул голову... лишь бездонное небо с парящим высоко соколом... Зачем я не сокол? Запоздалый вопрос!

— Эй! — неуверенно крикнул я.

— Не шевелись! — донесся неземной голос.

Волосам стало вдруг больно, но зато я поехал вверх.

Наконец ноги уперлись, и, тяжело дыша, я уселся. Море поднималось лазурной стеной, светлея кверху. Да-а... сейчас бы реял в этом просторе! Спокойнее было глядеть перед собой. Оказывается, я катился на бутылках по наклонной плоскости — и изрядно-таки вмял их в грунт. Бутылки до добра не доведут. Я обернулся. На коленях — так, видно, было удобнее — стоял Кир, снимая с пальцев мои волосы.

— Спасибо! — прохрипел я.

Кир улыбнулся. Склон, поросший кустиками, был весь усыпан телами, напоминая поле битвы. Жоз во сне лениво обнимал Соню. Не для Бога берег, значит, — для себя! Нормально. Я встал. Ноги дрожали. Руки, впрочем, тоже.

— ...Похмелиться? — Кир выковырял из земли бутыль, в которой плескалось.

— Не-а! — бодро ответил я.

— ...Так ты на самом деле, что ли, священник? — не удержался я от вопроса.

Мы спускались с горы, навстречу солнцу.

Кир поморщился. Ясно, что вопрос: «А на самом ли деле было?» — самый нестерпимый для верующих.

— ...И воздвиг он в душе своей Храм, — как бы про себя, не для моих неблагодарных ушей, бормотал Кир. — И были стены этого Храма прочней сотни крепостных, и достигали они небес...

— А... настоящий храм... есть? — снова не удержался я от бестактности.

Кир глянул на меня с сожалением: настоящий Храм должен быть в душе! — но тем не менее кивнул на пыльный купол, поднимающийся над крышами поселка. Но что-то я не заметил там креста. «Механический цех, наверное», — подумал я. В те годы многие храмы были механическими цехами. Спустившись, мы шли по пыльной улице. Кир молчал. Потом он распахнул калитку в высоком заборе, и мы вошли в заросший дворик, поднялись на крыльцо. В полупустой комнатке пыльный луч солнца косо бил в пол. Мы постояли молча.