Валерий Попов - Очаровательное захолустье [Повести]

— У Юсуфа брат заболел!

— Отстань! Не видишь — я занимаюсь!

— О чем же ты пишешь, если никого не знаешь? — удивлялась она.

— Отстань. Зато ты всех знаешь.

А тут она пришла вконец расстроенная:

— Троху избили!

— Это деда этого? За что? — проговорил я, продолжая писать.

— Тебе это интересно?

— Очень!

— Его грибная мафия избила — за то, что свои грибы продавал!

— Так не продавал бы, а ел! — Поняв, что от нее не избавишься, я поднялся.

Троха сидел, прислонясь к железнодорожной насыпи, по лицу его текли красные сопли, грибы были раскиданы по тротуару, разломаны, корзинка, а заодно и его соломенный брыль были разорваны и валялись в стороне.

— Продаешь?

— А тебе что — нравятся мои грибочки? — с вызовом произнес Троха.

— Для затирухи в самый раз!

Вечером Троха, с подкреплением дружков, появился у меня на террасе, утверждая, что продешевил, нагло требуя добавки. Каждому человеку для собственного самоутверждения надо кого-то презирать, так что со мной ему повезло. Не глядя, я открыл ящик, вытащил деньги, протянул Трохе.

— Пишу — видишь? Не отвлекай меня!

Боб, оставшись без руководства, вернулся отчасти на прежние позиции: теперь у него наверху вечно шел гудеж — и Троха со товарищи к ним присоединился.

Боб, после увода Паши оставшийся визирем, как всякий порядочный визирь, погряз в коррупции. Брал с торгующих всем чем угодно, даже гнилыми фруктами. Однажды я смотрел, как он протягивает пожилому азербайджанцу сельского вида, с изумлением уставившемуся на него, какую-то свисающую бумагу. Я подошел ближе и тоже изумился: факс!

Они гудели наверху у Боба ночь напролет, что было, наверное, кстати: я не смог сомкнуть глаз — зато дописал «Смерть».

Утром, чуть вздремнув прямо за столом, поднялся, надел на рукопись скрепку из чистого золота, вышел на крыльцо.

Утро было прелестным. Кстати — гости, уходя, сперли мой свитер, который я с диким скандалом уговорил жену наконец выстирать! Вот тебе ответ на твои наглые просьбы! Свитер был куплен в Италии, в счастливые времена, и на груди его было выпукло вышито «Букмен»!.. Ну, ничего! Пусть мой свитер будет им пухом!

Я кинул рукопись в сумку и понесся.

Ладно! Что бы там ни творилось в издательстве — против «Собачьей смерти» ничто не устоит!

Я выскочил из троллейбуса перед издательством — и обомлел. Все двери и даже окна были заделаны толстыми решетками. Что же это теперь тута? Может, филиал тюрьмы, организованной Пашей на его деньги, где он сам лично и отдыхает? Как же туда войти — мне, с «Собачьей смертью»? Я долго общался через переговорник с какими-то глухими, словно подземными, голосами, мало кто из них что знал: «...какое еще издательство?» Нет уж — так не уйду! Наконец вышел на Гиеныча, и решетка сама собой отомкнулась.

Гиена, как гиене и положено, сидел весь зарешеченный.

— Ты понял, что учинила эта сука? — прошипел он. — Продала издательство этому бандиту!

— Как?

— Тебе лучше, наверное, знать, — змеей прошипел он. — Ты же его друг: пополам купили или как?

Да — плохо мое дело: и честь не сберег, и богатства не нажил!

Зато у Гиеныча все хорошо: и честь, и богатство!

То-то он, когда я вошел, прикрыл у какой-то толстенной рукописи название!

— Все! Теперь к Панночке иди! Уж она тебя приласкает!

— Нет-нет! — Панночка замахала ладошками. — Рукописями я теперь не занимаюсь!

А чем же ты теперь занимаешься? — подумал я.

— С рукописями решает теперь только Павел Дмитриевич! Изыщите возможность — и передайте ему!

— Но он же... в тюрьме?

Может, она не знает?

— Вот я вам и говорю: изыщите возможность!

...Изыскал.

Потом несколько раз просыпался среди ночи, волновался: как там Паша? Не спит небось, читает?

Да-а-а... С моей эйфорией — не пропадешь!

И вот я стоял у стен тюрьмы, за широкой гладью стройно вздымались Большой дом и Смольный, а за моей спиною — тюрьма, и оттуда должны мне выплюнуть рецензию на мою последнюю рукопись... Месть Панночки удалась. Я жадно ловил пули... не мне!

Но беда подошла с неожиданной стороны. С резного боярского крыльца спустился Боб и проговорил, протягивая рукопись:

— Паша не въезжает! Говорит — какая собака, когда людей пластами кладут? Мелкая тема... сумка-то есть?

Всем им подавай крупные темы — я оглядел окружившие меня учреждения, два за Невою, третье здесь!

— Ничего! — успокаивал я себя на обратной дороге. — Поем картосицу, хлебусек!.. Нормально!

Увозил наше барахло с дачи друг Слава — кто же еще? Я запихнул в его подгнивший снизу «москвич» узлы и жену... как и у всех моих друзей, транспорт у него эпохи зрелого социализма.