Валерий Попов: Запомните нас такими

— Так ты не в Выборге? — грозно воскликнул инструктор.

— Нет, я не в Выборге... — вздохнул я — Но хотел бы не быть еще и в Киришах!

— Что ты со мной делаешь! — вскричал он... и выписал путевку еще и в Кириши.

В юности я был скромным и больше чем в двух местах одновременно никогда не бывал. Впрочем, если считать еще, что я был и дома, то — получается — в трех.

Один мой друг, молодой писатель, устал от бедности и неопределенности и решил покончить с этим и поступить на службу. Тем более, что и служба была тут же, в Союзе писателей, в отделе дружбы с народами СССР. Что может быть лучше?

Однажды, придя в дом писателей в надежде покушать, я увидел моего друга за столом ресторана с каким-то важным литературным баем, похоже, откуда-то из Средней Азии. Стол ломился, но дружба народов почему-то шла явно со скрипом, выглядели они оба мрачно. Увидев меня, друг кинулся ко мне как к спасителю.

— Слушай! Придумай что-нибудь! Я ему говорю — музей, а он мне — давай бабу! Я ему — в театр, а он мне — бабу! Где я ему бабу возьму? У тебя нет?

Я задумчиво посмотрел на стол.

— В общем — садись. Ешь, пей, но кумекай! Мало ему гарема дома — здесь еще захотел!

Появление мое за столом бай встретил довольно мрачно. Ему, наверное, показалось, что он не приближается к цели, а удаляется от нее. Знал бы он, что это еще только начало!

— У меня нет, — выпив и закусив, шепнул я другу. — Но вот есть Петька, режиссер, у того — точно.

Появление Петьки бай встретил уже довольно злобно, но и Петька оказался не сахар.

— Я художник! — заносчиво произнес он, выпив и закусив. — Есть у меня Фимка, администратор, может быть, у него?

Фимка сообщил, что у него баб нет, но у его друга фотографа — есть.

Бай постепенно терял надежды и силы. За длинным столом сидели исключительно мужики, выпивая и горланя, и, кажется, совершенно забыв, зачем их позвали. Я, как человек добросовестный, пытался напоминать им о главной цели. И вот, в дальнем конце стола, который можно было разглядеть только в бинокль, появилась Она, ради которой было истрачено столько сил, столько съедено и выпито! Особа, впрочем, была вертлявая и довольно противная, но на нашем фоне она усталому баю явно глянулась. Он велел подогнать такси. Все мы устремились за ним, прихватив закуски и выпивку, — не могли же мы бросить его в столь важный момент? Все кончилось довольно быстро: войдя в номер, бай удалился с гостьей в спальню, и сразу же оттуда донесся звук пощечины, и возмущенная особа выскочила из спальни и покинула нас. Бай так и не появился, видимо, прилег отдохнуть, а мы долго еще праздновали дружбу народов, иногда, правда, забывая, за что пьем.

Однажды в Доме творчества в Комарово подрались два писателя-антисемита — и ясное дело, из-за евреев, из-за кого же еще? Один из бойцов утверждал, что евреев нельзя пускать в литературу, а другой — что вообще никуда. Бой был долгим и кровавым. Из номера переместился в холл, из холла — во двор. Все, впрочем, проходя по своим делам, глядели на эту битву века довольно равнодушно. Вот прошел критик Р. и даже зевнул.

— Мы тут за них кровь проливаем, а они нос воротят! — обиделись бойцы.

Ленинградский писатель У., широко известный своими связями с правоохранительными органами, однажды во время писательской поездки в Индию, потрясенный древней культурой, так напился, что потерял паспорт и пришел в аэропорт без него. Индийцы, впрочем, его выпустили: им-то на фиг такое добро? Но как встретит его суровая Родина? Я волновался, а он принял еще стакан и легкомысленно заснул. Тем временем в атмосфере начались какие-то катаклизмы, и нас вместо международного Шереметьева посадили в Домодедово, где вообще тогда не было ни пограничников, ни таможни. Проснувшись, Д. оценил происшедшее и надменно сказал мне:

— Ну?.. Понял, какие у меня связи?

Знаменитый инструктор райкома Б. довольно долго курировал культуру. А знаменит он был тем, что обязанности свои выполнял хорошо, давил крепко, но время от времени дико напивался и почему-то обязательно мочился на водосточную трубу, желательно при скоплении народа и на одной из центральных улиц. Как ни странно, это сходило ему с рук, иногда казалось даже, что его за это повышают. Завотделом журнала — труба — главный редактор киностудии. Труба — и директор филармонии. Труба — и художественный руководитель всемирного фестиваля. И вдруг — труба — и полное падение: даже на прежнюю должность инструктора его не взяли. «В чем же дело? — мучились мы. — Чем же эта труба отличалась от прочих?» — «Видно, нашел трубу, достающую до неба», — предположил критик С.