Валерий Попов - Тетрада Фалло

Марина вышла с кефирной бутылкой, наполненной мутно-белой водой, протянула старухе. Та, хлюпая, жадно пила. Потом поставила бутылку на скамью, длинно вздохнула, и... наступила тишина. После часа диких воплей то было абсолютным блаженством — думаю, все, кто находились в больнице, испытали его.

Продолжая обнимать Марину за плечи — она еще дрожала, — я повел ее в палату.

— Никогда больше так не делай! — в сердцах произнес я. Даже не понял, как у меня это вырвалось. Потому, наверное, что переживал за нее. Представил ее жизнь в партийном застенке, и сердце буквально сжалось! Марина, что интересно, не произнесла: «Почему?», вообще ничего не произнесла. Видимо, разговоры на эту тему с ней уже неоднократно велись. Да, в семье «стального коммуниста» Кошелева есть одно слабое место, и, думаю, он знает об этом.

Наутро у нее было 38, 6! Я пальпировал ее живот. Вроде бы пока еще мягкий, не острый. Пока! Перитонит — самое страшное послеоперационное осложнение (семьдесят пять процентов летальных исходов), как раз со скачка температуры и начинается!

— Что там... скальпель зашили? — героически улыбалась она.

Я выскочил в коридор к дежурной сестре:

— Вы знаете... у Кошелевой температура скакнула. Думаю, надо бы капельницу с пятипроцентной глюкозой!

Медсестра, опытная баба, сразу усекла, к чему я клоню, и испуганно вскинула свои окуляры.

— Так скажите Коновалову!

— Вы скажите, — буркнул я, возвращаясь в палату.

Марина встретила меня улыбкой:

— Да это я просто простыла... Не волнуйтесь! Бегала вчера много!

Она успокаивала меня . А ведь перитонит, если б он был (тьфу-тьфу!) — то ведь у нее, а не у меня. А она меня успокаивает! Зачем я сказал ей, что операция моя — первая в жизни? Растрогался! А теперь!..

Потом все закрутилось — прибежал Коновалов, вызвал терапевта, с бряканьем вкатили капельницу.

Ночевал я на раскладушке в ординаторской. Полночи не сомкнул глаз, глядел в окошко, «выл на луну». Потом луну затянуло, и я вдруг сразу крепко уснул. Причем сон пошел сразу, красивый и, я бы сказал, с ощущением небывалого счастья — такое редко бывает наяву: какой-то красивый дом на широкой южной реке. И проспал! Меня растолкал Стас.

— Вставай, ударник коммунистического труда! Я помчался к Марине, распахнул дверь. Она глянула на меня, буквально сияя:

— Нормальная температура!

— Ур-ра! — завопили мы с ней.

Вдруг дверь распахнулась... и вошел Гришко:

— Вот ты где... Обыскался тебя. Иди — там аппендикс привезли.

Гришко вышел.

— Ур-ра! — снова завопили мы.

Потом она с улыбкой прижала ладошку к шву: не разошелся ли?

Марина

Да, конечно, смешно. Счастье было только в больнице. Ее стены защищали нас. Хотя тревога уже была. Да и так уж сильно миловаться врачу с больной у всех на глазах не положено. И лишь во взглядах — и то, когда рядом никого не было, чувствовалось все.

Потом меня увезли на черной «Волге», сам папа приехал, поблагодарил все больничное начальство, сбежавшееся в приемную. Влада никто не позвал.

Правда, уже в машине отец вдруг вспомнил:

— Да, этому... юному хирургу, наверное, подарить что-то надо?

Я робко обрадовалась — неужели он разрешит мне пойти к Владу? Но надежда была недолгой. Гриня, сидевший впереди с водителем, быстро понял, что требуется от него, и произнес, обернувшись:

— Сделаем!

Я пыталась высказать свое мнение по этому поводу, но отец пресек мой порыв суровым взглядом.

«А ты... молчи, когда джигиты разговаривают» — анекдот, который рассказывал один наш весельчак в музучилище, полностью сюда подходил. Сейчас красавицу заточат в терем, за трехметровый забор, и после под конвоем будут доставлять в музучилище и обратно. Отец — я почувствовала — что-то совсем озверел, видно, пил эти дни, переживая за дочку. За эти переживания «спасибо ему»! Что я сейчас чувствую — ему неинтересно.

Хорошо, я успела пригласить Влада в музучилище на дипломный вечер. Хотя там мы будем у всех на глазах. Препятствия, однако, не пугали меня. Какая же любовь без препятствий? «Потом» будет нечего вспомнить!.. Это «потом» представлялось мне не совсем ясным, но лучезарным. Как я ошиблась!

— Доча! Я в Москву. Будь умницей.

Отец заглянул ко мне в комнату рано утром.

— Не волнуйся, папочка! Я буду умненькая, — тоном прилежной девочки ответила я. Но сердце заколотилось. Отец уезжает! Может, нам удастся увидеться с Владом?

Отец еще долго грохотал — у себя в комнате, а потом — на кухне. Наша «экономка», Полина, которая появилась у нас последние два года, отличалась исключительной ленью и вставала поздно. Почему отец держит ее? Догадываюсь, но думать про это не хочу! Надо бы встать, помочь папе собраться... но сердце так прыгало! Я боялась, что по моему волнению он все сразу поймет и вдруг — никуда не уедет? Буду лежать. И даже глаза не стану открывать: вдруг он заглянет еще раз и по глазам догадается?