Валерий Попов - Тетрада Фалло

Укол, однако, у нее получился — я еле почувствовала тоненькую иголочку. Боль постепенно прошла, и наступило блаженство и даже счастье. Передо мной стали проплывать какие-то яркие картины-фантазии. Папа всегда называл меня фантазеркой. Но сейчас, при всей их фантастичности, ощущения были какими-то особенно ясными, почти реальными. Когда меня переложили на носилки и понесли, я увидела себя царицей Клеопатрой в роскошном, сияющем дворце. Мои рабы несли меня на носилках. Помню, обычный плафон в прихожей показался сверкающей люстрой, и восторг мой усилился. Потом мы ехали в машине, слегка покачиваясь, — и я ясно видела себя в венецианской гондоле, плывущей по широкому солнечному каналу. С юных лет Венеция почему-то была любимым моим городом — я жадно смотрела фильмы, книги о ней. И вот — я оказалась в гондоле.

Очнулась я в приемном покое, почувствовав холод и какой-то неуют. Видимо, действие укола закончилось, а продолжить это блаженство врачи почему-то не хотели. Я почувствовала какое-то раздражение вокруг меня.

— Да. Городская больница. Но здесь лучшие врачи! — говорил седенький доктор, который уже не казался мне таким симпатичным. — А вы что бы хотели? Отдельную палату? В реанимации отдельных палат нет.

При слове «реанимация» я упала духом. Совсем, значит, плохи мои дела?

Приподнявшись, я увидела отца. Его обычно твердые губы слегка дрожали.

— Лежите! — сказал мне доктор, уже с досадой. Видимо, в «Дворянском гнезде» он понимал свое место, а здесь, на своей территории, он слегка обнаглел. Какая-то сухая грымза в белом халате, стоявшая тут же, тоже всячески изображала на своем лице гордую независимость: мол, кончилось ваше «партийное руководство»! Такие же разговоры ходили и в музучилище, я лишь снисходительно улыбалась. Может, кто-то скажет, что мне по блату достался абсолютный слух и уникальная техника? Слух мне достался от природы, наверное, а технику я приобрела упорными упражнениями — упорство во мне, я думаю, от отца. И кстати, кому он что-то сделал плохого? Честно работал на атомном полигоне, потом, когда облучился и заболел, еще не долечившись, перешел на хозяйственную работу, потом на партийную... Кстати, и эта больница, весьма современная, появилась в нашем скромном городке благодаря папе. Так что гонор врачей был абсолютно неуместным. Шел девяностый год, перестройка, и все страстно мечтали разрушить «старый мир» там, где надо и не надо.

— Позовите Гришко! — твердо произнес отец.

— Гришко сейчас занят! — произнесла грымза и поджала губы.

— Ладно... Позовите! — сказал ей седенький врач.

Та ушла, гордо неся свою драгоценную голову.

Появился Гришко, главный хирург, личность известная, знаменитый своим хирургическим мастерством и крайним хамством. Именно благодаря выдающемуся своему хамству он был переведен из Москвы в наш город. Некоторые, впрочем, называли это независимостью характера. Надо же, целая классовая война развернулась вокруг моего бедного аппендицитика, который, кстати, до бесконечности не мог ждать. Появился Гришко, человек-гора. На меня он даже не посмотрел, лишь сухо кивнул отцу. А ведь это папа настоял, чтобы его назначили главным хирургом, когда Гришко, никому не нужного, выслали из Москвы. Вот она, благодарность!

— Займитесь, пожалуйста, моей дочкой, — вполне дружелюбно обратился к нему отец.

— Не думаю, что элементарную аппендэктомию должен непременно делать главный хирург, — ответил тот неожиданно высоким голоском. — Извините, конечно, но из-за вас я прервал довольно серьезную операцию. Аппендикс у нас прекрасно делают интерны! — Он насмешливо посмотрел на отца. — Могу порекомендовать хоть пятерых... один другого краше!

При этом он как-то снисходительно глянул на меня: мол, заодно и женишка своей дочке подберешь!

— Меня красота ваших интернов не интересует! — отчеканил отец. — Вы отказываетесь делать операцию?

— К сожалению, у меня сейчас идет операция на сердце... ассистенты делают все возможное, но вряд ли справляются. Я уже должен быть там. А вашу дочь, как я понимаю, надо срочно... чикнуть! — произнес он довольно добродушно, но я видела, что отец буквально побелел от ярости. Вот за подобные словечки Гришко и оказался здесь, и все никак не угомонится!

— Позовите Левина, — приказал Гришко грымзе и, уронив свой гигантский котел в белой шапочке на жирную грудь, переходящую в огромный живот (изобразив, надо думать, поклон), повернулся и вышел.

Мы встретились с папой взглядами. Редко мы так совпадали эмоционально, но тут совпали!