Валерий Попов: Избранные [Повести и рассказы]

— Да так я и понял, — я вздохнул.

Тяжело было домой идти! Что жене с дочкой сказать? Не способен ни на что?

К художнику Чертушкину забрел на чердак — увидел, что он работает еще, свет горит.

Захожу — среди пустого чердака стоит перед мольбертом.

— Ну как жизнь? — Чертушкина спрашиваю.

— Не видишь разве? — на картину кивнул. — А у тебя как?

— Плохо! — стал жаловаться ему. — Совершенно концы с концами не свести!

— А разве их надо сводить? — удивленно Чертушкин говорит. — Впервые слышу!

— А не надо? — я обрадовался.

— Конечно нет! Дело надо делать, а не концы какие-то сводить!

— Правильно! — говорю.

Перед уходом моим мне Чертушкин говорит:

— Возьми изоляционную ленту с мольберта — приклей меня на ночь к стене.

— Зачем это? — Я испугался.

— Да сплю я так.

К ночи похолодало, потом потеплело, потом снова похолодало — на тротуарах такие каточки образовались, метра по полтора. Скользил я по ним, и вдруг вспомнил: «Да, значит, я червяк пустой, червяк с проломленной башкой!» Что-то тут есть... Но что там, интересно, дальше?

Домой радостный вбежал. Жена увидела:

— Деньги получил?

— Как тебе такое в голову могло прийти?!

До утра сидел. Утром вдруг Дзыня пришел — сам уже:

— Радуйся! — говорит. — Все думал про тебя и в конце концов такую работу тебе нашел, на которой практически не нужен мозг.

— Какую же это? — от стиха оторвался.

— А? — Дзыня гордо огляделся. — Редактором кладбища! Не ожидал? А то на памятниках там пишут что попало — ни в какие ворота не лезет!

— А смерть разве лезет в какие-то ворота? — спросил я.

— Что ты хочешь этим сказать? — Дзыня не понял.

— Пусть пишут, что хотят, — сказал я.

Когда дела твои заходят в тупик, умей сделать шаг в сторону и почувствовать, что жизнь — безгранична!

Вот — этот случайный дворик, в который я наобум свернул с тротуара — мгновение назад его не было, и вот он есть. Нагретые кирпичи. Фиолетовые цветы. Шлак.

Выйдя из-под холодной, вызывающей озноб арки в горячий двор, я постоял, согреваясь, потом пошел к обшарпанной двери, растянул ржавую пружину. Снова сделалось сыро — я поднимался по узкой лестнице со стертыми вниз светло-серыми ступенями.

У двери на третьем этаже из стены торчала как бы ручка шпаги с буквами на меди: «Прошу повернуть!» Я исполнил просьбу — в глубине квартиры послышалось дребезжанье.

Хозяин, с маленькой лысой головкой, в спортивном трикотажном костюме, открыл, отвернувшись.

— Водопроводчик! — неожиданно для себя сказал я.

И пошел за хозяином. Большая светлая комната была скупо обставлена — только по стенам. На пыльном столике у окна стоял аквариум, затянутый ряской. В мутной зеленоватой воде толчками плавали полурыбки-полуикринки: крохотная стекловидная головка, прозрачный хвостик и животик — темная икринка.

Хозяин пошел по комнате ножками в маленьких кедах.

— ...Вот, Саня! — обращаясь к гостю, скромно сидевшему на пыльном диване, продолжил он. — Уезжаю, значит. Преподавателем... Спортлагерь «Лесная сказка». Само название, я думаю, уже достаточно за себя говорит!

Он вышел в коридор, потом вернулся.

— Ванна там! — показал он мне.

— Ничего, ничего, не беспокойтесь! — ответил я. Хозяин удивленно посмотрел на меня.

— Ты что, Коля, корюшки намариновал? — проговорил гость с дивана. — Дай рубануть!

Коля повернул к нему светлую лысеющую головку.

— Для тебя, Саня, все, что угодно! — сказал он, особо отчеканивая «для тебя».

С серой ложкой и блюдцем он подошел к высокой стеклянной банке у стены, поднял крышку, снял желтоватую засохшую марлю и, присев боком, скрипя ложкой изнутри по боку банки с радужным отливом, осторожно поднимал и складывал в блюдце белесых ломающихся рыбок. Потом круговым роскошным движением обсыпал все добытой из маринада морковью и, пристукнув, поставил блюдце перед другом на столик.

— ...А мне можно? — проговорил я.

Коля, скрипнув зубами, достал из серванта второе блюдце, уже более резкими движениями наполнил его и, поставив рядом со мной на стул, вышел.

Не было ничего нелепей этого сидения над десятью переломанными рыбками, тем не менее я не мог сдвинуться, пошевелиться, чтобы не спугнуть давно забытое и вдруг снова пришедшее ощущение удивительной тайны и полноты жизни. За высокой балконной дверью громоздилась крыша дома напротив со стеклянной башенкой наверху — внутри нее сидела женщина и, склонившись, шила. Прямоугольники света на паркете то наливались светом, то тускнели.