Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Вид между тем у него был весьма уверенный — длинные трусы, смелый взгляд. Скрываясь от чертей, он еще пару лет прослужил легионером в Африке, наломал костей... кроме того, за время общения с чертями что-то необыкновенное — и непоправимое — произошло с его организмом. Может быть!.. Неожиданное подтверждение этой догадке я получил сейчас, буквально через несколько секунд после разговора с Лушей на палубе.

...Именем Тохи? Ну уж нет! Мне вполне хватало ее одной!

— Поверь, наши отношения с ним были очень чистыми! — она придвинулась.

— Врет все, сука! — вдруг раздался трубный голос со стороны моря.

Я привстал... Над горизонтом, размером с тучу, подобно светящемуся ядерному грибу, зависла гигантская полупрозрачная голова Тохи, освещая мглу. По ней сверху вниз шли тусклые радужные волны. Глаза, как и обычно, у него были прищурены, рот распахнут — и рот этот, если бы захотел, мог спокойно засосать наш корабль. Но он, судя по его поведению, скорее, выплевывал его — волна, похожая на плевок, настигла и накрыла нас. Мокрый, ошеломленный, я смотрел туда. Голова Тохи хранила все тот же пренебрежительно-обиженный вид.

— Врет все, сука! — снова гаркнула голова, и волна по-новой накрыла нас.

— Все такой же сумасшедший! — чуть обиженно, но с оттенком восторга проговорила Луша. При свете гигантской головы мы поднялись со скамьи и вернулись в помещение. Я был потрясен, по мнению же Луши, произнесенного ею комментария было вполне достаточно. Ну, не знаю...

Мы оба дрожали — она, по-моему, не только от холода. Требовалось согреться — в зеркалах и тропических лопухах сверкал бар.

Мы выпили по стопке водки, и я слегка успокоился. Я наивно думал, что после явления говорящей головы ничего более ужасного быть не может.

Я поплыл в разгоряченном гвалте:

— ...У тебя окатыши?

— Пруток.

— Диаметр?

Мне вдруг показалось, что время сейчас такое же уютное, как и раньше, и жаркая обстановка вокруг напомнила период, когда я работал на заводе и мы устраивали такие же пьяные рейсы... Помню, была одна лаборанточка... на острове Валааме.

Сегодняшние «плавучие сейфы», взгромоздившиеся на крохотные сиденьица вдоль стойки бара, ничем, в сущности, не отличались от прежних мастеров, замначальников цехов — такие же мощные, потные, зевластые... Необыкновенно уверенные в своих возможностях, в своей хитрости, в своей «проходимости». И по части выпивки... думаю, равны. А все эти чужие слова: чартер, бартер, дилер, брокер, которые смачно произносились вокруг, ничего из прежнего не меняли.

— Пруток?

— Пруток!

— Годится!

Да, обращались они с Лушей, увы, как с той лаборанткой; один, совершенно лысый тип, даже шлепнул Лушу по тугому задику, обтянутому золотыми рейтузиками...

Правда, Луша наигрывала другую роль: что значит, никогда не была лаборанткой!

Кивком головы она позвала «легионера» в пятнистом одеянии, маячившего у входа. Чем ближе он подходил, тем больше я напрягался, хотя ко мне происходящее вроде бы не имело отношения. Я подумал, что он просто военнообязанный, обязанный почему-то обслуживать Лушу... но по мере того как он приближался... Тоха? Но он только что представал в виде говорящей тучи? Впрочем, он рассказывал мне, что после пребывания в особой зоне с ним происходит всякое... но чтоб такое?

— Серенький, разберись! — Луша брезгливо кивнула в сторону обидчика.

...Серенький? Что это значит? Ведь его звали Анатолий?

Ясно, Серенький — по фамилии: его же фамилия — Середа!

Тоха мрачно подмигнул мне и подсел к обидчику, положив вздувшуюся лапу тому на плечо.

— Он думает, что за какой-то жалкий лимон может себе позволить все что угодно! — ярилась Луша. Я на всякий случай отодвинулся, хоть лимонов не давал.

— А меня в кино снимешь? — тут же приник к Луше другой «лимон», похожий на этот фрукт и формой и оттенком.

— Отвали! — теперь уже в роли телохранителя придвинулся я.

Сколько же она набрала этих лимонов и что за эти деньги обещала изобразить?

Я почесал в затылке, уже почти трезво оглядел «будки» у стойки... а ведь это мне придется отдуваться, ублажая их! Надо делать фильм, чтобы им поправился (а заодно и мне). Луша — так... наманикюренная ручка, открывающая кошельки, — а превратить эти рыхлые пачки в твердый алмаз искусства, неподвластный времени, предстоит мне... кому же еще? Окончательно протрезвев, я огляделся: Тоха чокался с обидчиком. Перегнав лифтом кадыка содержимое в желудок, он хрипло выдохнул и с хрустом раздавил в пальцах стакан — что, видимо, должно было навести на обидчика здоровый ужас.