Даниэла Стил - Зов предков [litres]

Бриджит машинально кивнула. Слушать эту суровую проповедь ей было нелегко, но она понимала, что мать права.

– К Теду я относилась серьезно, – проговорила Бриджит, словно оправдываясь.

– К сожалению, не так серьезно, как следовало, да и он, как я погляжу, не показал себя зрелым мужчиной. Вы оба вели себя как дети.

И снова Бриджит пришлось согласиться. Да, она вела себя легкомысленно, потому что так было проще, но теперь эта простота, а вернее сказать – ее инертность и недальновидность, бумерангом ударили по ней самой.

– Да, – сказала она. – Но, быть может, это была судьба, особое предначертание… Наверное, нам просто не суждено было быть вместе.

– Жаль только, что ты не поняла этого раньше.

– Конечно, жаль. – Бриджит вздохнула. И она, и Тед показали себя одинаково инфантильными, а ведь оба давно не были детьми.

– Позвони мне, если все-таки надумаешь приехать, – сказала миссис Николсон. – Я ничего не меняла в твоей комнате, там все осталось как прежде. И, конечно, я всегда рада тебя видеть. Приезжай, я покажу тебе, что́ мне недавно удалось раскопать относительно нашей семьи. Может быть, ты мне даже немного поможешь. Мне кажется, я наткнулась на что-то совершенно удивительное.

Бриджит не хотелось обижать мать, но именно сейчас ей меньше всего хотелось копаться в семейной истории, точнее – в истории своих предков по материнской линии, бравшей свое начало где-то во мраке раннего французского Средневековья. Собственно говоря, Бриджит никогда не разделяла страсти матери к генеалогии, хотя, бывало, она помогала ей отыскивать недостающие сведения в архивах или в Интернете. В целом Бриджит считала это занятие чем-то вроде стариковского хобби, хотя огромная и скрупулезная работа, проделанная матерью на этом поприще, вызывала ее уважение. Миссис Николсон, напротив, отдавалась своему увлечению, не жалея ни сил, ни времени; история семьи представлялась ей своеобразным наследством, которое она обязана передать дочери. Но Бриджит куда больше нравилось, что прошлое хранит свои загадки и тайны; даты рождения и смерти предков – пусть даже они были весьма достойными людьми – интересовали ее мало.

Вечер этого дня Бриджит провела у Эми. Когда же настало воскресенье, она попыталась засесть за книгу, но довольно скоро с удивлением обнаружила, что собранный ею материал – как, впрочем, и проблемы женской эмансипации в целом – кажется ей скучным и надуманным. Отчего-то они вдруг утратили для нее всякую привлекательность; в какой-то момент в мозгу Бриджит даже мелькнула крамольная мысль – а так ли уж все это важно? Ничего подобного она еще никогда не испытывала, но как раз с этим все было более или менее понятно: не только положение женщин в слаборазвитых странах, но и ее собственная жизнь казалась теперь Бриджит скучной и бессмысленной. Она потеряла Теда, лишилась работы и была близка к тому, чтобы возненавидеть книгу, над которой столько трудилась. Похоже, ее жизнь окончательно зашла в тупик, и что тут можно сделать, Бриджит не представляла.

А главное – зачем?

Ко вторнику все, что она до сих пор написала, наводило на Бриджит беспросветную скуку. От Теда не было никаких известий. Стиснув зубы, она продолжала работать, но уже к следующим выходным ей захотелось перестать насиловать себя и выбросить свою книгу на помойку. Ни сил, ни желания работать у нее не осталось. Поступок Теда и потеря работы продолжали довлеть над ней, и у Бриджит окончательно опустились руки. Она, правда, отправила свои данные в несколько университетов, но ответов пока не было – ни положительных, ни отрицательных. Не без внутреннего содрогания Бриджит думала о том, что теперь ей придется взвалить на себя сколь возможно бо́льшую ответственность, чтобы никому не пришло в голову снова заменить ее компьютером. Она понимала, что именно инертность и нежелание подниматься по служебной лестнице привели ее к увольнению, однако ломать привычные стереотипы вот так сразу было непросто. Впрочем, время у нее еще было – ожидать ответа от потенциальных работодателей следовало не раньше, чем через два месяца, когда в большинстве университетов завершится набор студентов.

Между тем работа над книгой окончательно застопорилась. Бриджит казалось, что ей больше нечего сказать по избранной теме, да и желание говорить ее оставило. Положение женщин в слаборазвитых странах в данный период ее жизни не казалось Бриджит такой уж важной темой. Право избирать и быть избранным интересовало ее теперь куда меньше, чем право отправиться куда-нибудь к морю и солнцу, как предлагала Эми. Быть может, размышляла она, несколько недель отдыха действительно помогут ей избавиться от исследовательского «затыка». Бостонская зима с ее обильными снегопадами, ветрами и пасмурным небом начинала всерьез действовать ей на нервы, и Бриджит с каждым днем погружалась во все более глубокую депрессию. Ее раздражал серый дневной свет и ранние сумерки, раздражали серые дома и серые машины, пробирающиеся по заваленным грязным снегом улицам, и она невольно начинала думать о Теде, который как раз в это время с воодушевлением готовился к отъезду в теплый и солнечный Египет. Вскоре ей стало казаться, что она не живет, а существует – совсем как цветок на окне, который давно не поливали. В какой-то момент Бриджит поняла, что в Бостоне ее больше ничто не держит, и решила все-таки слетать в Нью-Йорк к матери. Конечно, это были не Флорида и не Гавайи, но она надеялась, что даже такая перемена обстановки поможет ей справиться с вялостью и апатией. Кроме того, в Нью-Йорке она будет с матерью – единственным близким человеком, который у нее остался.