Макс Фрай - Книга для таких, как я [litres с оптимизированной обложкой]

Соотнесение двух версий «Хазарского словаря» с понятиями о «мужском» и «женском» кажется мне лирической условностью. По крайней мере, я уверен, что не обязательно быть женщиной, чтобы освоить иррациональный метод погружения в текст; успехи прекрасных дам на поприще гуманитарных наук свидетельствуют, что и рациональный метод чтения не требует переизбытка мужских гормонов в организме. Метафора, тем не менее, хороша, поскольку отсылает нас к общеизвестной легенде о дуальности человеческой природы (а словосочетания «иньская версия» и «янская версия» выглядели бы на редкость претенциозно и нелепо). Как и большинство запойных читателей, я давно овладел обоими способами чтения (вернее, это они овладевают мною, подчиняясь скорее ритму движения облаков или лунных циклов, чем моим желаниям); как всякий читатель, испытавший оба метода, я совершенно уверен, что тот, кто ограничивается одним из них, все еще не научился читать.

Рекомендация автора «Хазарского словаря» сверить выделенные курсивом абзацы обеих версий тождественна совету прочитать книгу дважды: постигая ее смысл разумом и погружаясь в текст, как в чувственное событие. Мне остается добавить, что таким образом следовало бы читать всякую книгу…

1999 г.

«Хазарский словарь», книга, с которой для многих русскоязычных читателей началась новая эпоха – эпоха Павича, – заканчивается обращением автора к обладательнице «женской версии» словаря-лексикона, прекрасной особе с быстрыми глазами и ленивыми волосами. Автор предлагает ей поступить следующим образом: со словарем под мышкой в полдень первой среды месяца она должна подойти к кондитерской на главной площади своего города. Павич обещает, что там ее будет ждать юноша, который так же, как и она, почувствовал одиночество, теряя время на чтение этой книги. Предполагается, что юноша будет держать в руках «мужскую версию» «Хазарского словаря». Пророчество заканчивается многообещающим описанием лирической сценки: они раскладывают на уличном почтовом ящике свои бутерброды и едят их, сидя обнявшись в седлах своих велосипедов.

«Хазарский словарь» был написан в 1983 году (и не вина Павича, что мода на него началась гораздо позже, по крайней мере в России). Шестнадцать лет спустя, в 1999 году, Павич закончил роман «Ящик для письменных принадлежностей», который, собственно, представляет собой историю любви одной из пар, встретившихся благодаря двум версиям «Хазарского словаря». Героиня находит в книжном магазине «Шекспир» в Париже объявление: «Молодой человек, обладатель „Хазарского словаря“ („мужская версия“), разыскивает девушку, у которой тоже есть экземпляр „Хазарского словаря“ („женская версия“). Цель: обмен экземплярами и беседа».

Новый роман Павича больше похож на жизнь, чем на литературу, – правда, лишь в том смысле, что, как сама жизнь, он не подчиняется авторской воле: парижанка Лили если и ощутила свое одиночество, то вовсе не потому, что прочитала «Хазарский словарь»; она купила книгу специально для того, чтобы отправиться на свидание, а ее новый возлюбленный, нищий сербский студент Тимофей, воспользуется знакомством, чтобы каждый день получать горячий завтрак. Впрочем, для них обоих эта политэкономическая подробность не имеет ровным счетом никакого значения. Значение имеет лишь соединившая их судьба; поскольку речь все же идет о литературных персонажах, понятие «судьба» следует заменить словосочетанием «воля автора».

Создания, сопротивляющиеся воле творца, если верить христианской традиции, обычно бывают наказаны. Литературные персонажи, сопротивляющиеся авторской воле, обречены – то ли погибнуть, то ли до скончания века пользоваться духами под названием «Переживу тебя». Однако иная обреченность выглядит заманчивее райских кущ: Лили еще успеет прокатиться на белом быке, приготовить Тимофею (если это вообще он) устрицы St. Jacques с грибами и надеть корсет из рыбьих костей и зеленые серьги.

«Ящик для письменных принадлежностей» – это не только история любви. Это история о том, как сбываются писательские пророчества.

И о том, как дорого это обходится литературным героям.

2000 г.

Теория Милорада Павича касательно разделения людей на идиоритмиков и киновитов, изложенная в романе-кроссворде «Пейзаж, нарисованный чаем» и ставшая идеологическим фундаментом эссе «Писать во имя отца, во имя сына или во имя духа братства?», сразу показалась мне совершенно неприемлемой и искусственной (как, впрочем, все попытки увязать классификацию человеческих психотипов с понятием поколений).