Харуки Мураками - Возникновение замысла [litres с оптимизированной обложкой]

Я просидел на краю склепа с полчаса, затем встал и, шагая по солнечным просветам, вернулся домой.

В начале третьего позвонил Масахико:

– Сейчас я недалеко от Одавары. Ничего, если загляну к тебе? – Я ответил, что, конечно же, не против. Мы с ним давненько не виделись. Он приехал около трех. В подарок привез бутылку односолодового. Я поблагодарил и принял. Признаться, у меня как раз виски был на исходе. Масахико, как всегда, выглядел опрятно, борода аккуратно ухожена, сам в привычных очках в черепаховой оправе. Выглядел, в общем, как и прежде, вот только залысины стали глубже.

Усевшись в гостиной, мы обменялись новостями. Я рассказал, как рабочие разобрали техникой каменный курган и вскрыли округлый склеп диаметром около двух метров. Глубиной два восемьдесят, старинной каменной кладки. Склеп был накрыт тяжелой решетчатой крышкой, отодвинув которую, мы обнаружили оставленный там буддистский предмет в виде погремушки. Масахико заинтересованно слушал. Однако не сказал, что хочет увидеть тот склеп своими глазами. Как и не сказал, что хочет взглянуть на погремушку.

– И что, с тех пор по ночам звук бубенца больше не беспокоит? – только и поинтересовался он.

– Нет, не беспокоит, – ответил я.

– Вот и славно, – сказал он и вздохнул будто бы с облегчением. – Не люблю я всякие жуткие истории и стараюсь избегать всего подозрительного.

– Береженого бог бережет.

– Именно, – поддакнул Масахико. – Так что доверяю этот склеп тебе. Поступай с ним, как хочешь.

Еще я рассказал ему, что спустя очень долгое время мне снова захотелось рисовать. Что два дня назад, закончив портрет – заказ Мэнсики, – я ощутил, что мне стало легче. Возможно, я нащупываю собственный новый стиль, используя портреты как мотив. Вроде начинаю рисовать портрет, а в результате получается нечто совершенно иное. Но тем не менее по сути своей это – портрет.

Масахико захотел взглянуть на портрет Мэнсики, но когда узнал, что я уже отдал картину заказчику, сильно огорчился.

– Так ведь краски еще не досохли?

– Он сказал, что досушит сам, – ответил я. – Во всяком случае, хотел заполучить картину как можно скорее. Возможно, боялся, что я переменю решение и не пожелаю ему ее отдавать.

– Вот как? – восхищенно сказал он. – И что, ты принялся за новую?

– Да, с утра уже начал, – сказал я, – но там пока что эскиз углем, смотреть без толку – все равно ничего не понятно.

– Да ладно, покажи, как есть.

Я провел его в мастерскую и показал начатый эскиз «Мужчины с белым „субару-форестером“» – пока что грубый набросок. Амада долго стоял, скрестив руки, перед мольбертом, с серьезным видом всматриваясь в набросок.

– Да. Интересно, – немного погодя сказал он, будто выдавив слова сквозь зубы.

Я молчал.

– Что это будет, предположить не берусь, но похоже на чей-то портрет. Точнее – на некий корень портрета. Зарытый глубоко в землю, – произнес Масахико и опять на время умолк. – Очень глубоко, – продолжил он. – И этот мужчина – это же мужчина? – рассержен. Интересно, на что?

– Ну, я не знаю.

– Ты не знаешь, – монотонно вторил Амада. – Однако в нем кроются глубокий гнев и печаль. Он не может выплеснуть гнев, и потому тот бурлит внутри него.

Масахико в институте учился на отделении живописи маслом, но, по правде говоря, никто в нем художника не видел. Вроде способный он был студент, но его работам недоставало глубины. Он и сам это отчасти признавал. Однако у него был дар одним взглядом определять все плюсы и минусы чужих картин. Поэтому всякий раз, когда я начинал сомневаться в собственных работах, непременно спрашивал его мнение. Его советы всегда были точны и справедливы и действительно шли мне на пользу. К счастью, зависть, ревность или соперничество были ему не свойственны. Вероятно, таким уж он уродился, поэтому я всегда мог довериться его мнению. Он никогда не сглаживал острые углы, но не было у него и скрытых мотивов. И как бы безжалостно он ни распекал мои работы, я, как ни странно, совсем на него не сердился.

– Когда эта картина будет готова, покажешь мне ее, прежде чем отдавать, хорошо? Взглянуть бы хоть одним глазом, – попросил он, не отрываясь от холста.

– Хорошо, – ответил я. – Эта – не на заказ: просто для себя – рисую, как захочется. Отдавать ее я пока никому не собираюсь.

– Ты что ж, захотел нарисовать свою картину ?

– Выходит, так.

– Это своего рода портрет, но никак не формальный.

Я кивнул.

– Можно и так сказать.