Степан Зотов - Первый ангел

У каждого человека есть страхи и слабости. У многих есть также ценности, убеждения, вера, которые заставляют их преодолеть страх. В критический миг драться до конца, не отступить, стоять на своем. Мефистон внимательно изучал их в каждом пациенте. Что для него критически важно, где проходит граница, после которой он сожмет волю в кулак и не отступит. Кто-то готов терпеть унижение, но не угрозу жизни. Кто-то сдается сам, но за близких рвется в бой. Для кого-то важны слова, кому-то надо видеть угрозу. Он мог узнать о человеке даже то, что тот не знал сам. Со стороны виднее, как говорят. Пока не побываешь на границе жизни и смерти, многого о себе не знаешь. Мефистон устраивал яркие экскурсии.

Когда критические точки личности были выявлены, он составлял особое «Слово Силы» на тайном языке пациента. Телепатический, словесный или визуальный сигнал, который обращался к самым глубоким переживаниям и ценностям, звучал как призыв на последний бой за Родину, за маму, за честь, за жизнь — что дороже всего для пациента. Внушал страх за эти ценности и абсолютное доверие. Мефистон заслуживал доверия и своими поступками, и помощью в болезни. Но лишним стимулом не пренебрегал. Добрым словом можно достичь многого. Добрым словом и пистолетом — всего.

Чтобы выявить критические точки приходилось подвергать людей неприятным испытаниям, не всегда связанным с лечением. И даже после выздоровления. Кому-то показывать гибель близких, кому-то одиночество перед Бездной, кому-то внушать перспективу жестокой боли. Ведь если человек не победил саму болезнь, значит, она и не является смертельным вызовом, не мобилизует. Безумие это не медведь, где нужна храбрость или хитрость. Оно крадется незаметно, забирает даже лучших. Мефистон талантливо находил «мобилизующие» кризисы. Выглядело порой как искусная пытка. Искусная вдвойне потому, что она должна была закалить человека, а не сломать. Найти ровно ту степень страха и опасности, где он сожмется, как пружина, оскалит зубы и бросится в бой. Он совсем не любил этого делать. Или так себе говорил. Но делать надо на совесть.

Далеко не все интересные пациенты, чувствительные к Нави, были достаточно крепки и подходили ему. Были слишком трусливые, или пассивные, или просто не заинтересованные в его планах, не пассионарные. Обычные люди тоже попадают в психиатрию, знаете ли. И обычны люди порой наделены мощным даром. В таком случае, перед Мефистоном стоял выбор: отпустить одаренного пациента, который не хочет участвовать в его борьбе, или «помочь ему измениться».

Телепатия вторжения, глубокая и основанная на согласии, хотя бы изначальном, способна творить чудеса. Кто скажет, сколько Ваших детских страхов должно уйти, чтобы Вы стали другим человеком? Какие чуланы подсознания должны открыться, чтобы изменить Вас навсегда? Какие открытия о себе и мире заставят Вас «взглянуть другими глазами»? Мефистон пробовал всё. Сложно было сказать, где лежат грани между манипуляцией, воспитанием и закалкой. Кто-то сказал «зомбирование»? Но, как и в случае с насилием, доброе намерение должно оправдать многое. Так ведь?

В конечном итоге, даже чудеса не всесильны. Некоторые просто не рождены для борьбы. Сколько людей, столько судеб. Большинство выходили из под «психического ножа» доктора Мефистона здоровыми — медицински, сильными — как правило, верными — без сомнений. Иногда с новыми шрамами на душе, провалами в памяти, внезапной тоской или буйным темпераментом. Что только не спишешь на загадку русской души. Они пережили путешествие в безумие и обратно. В глазах общества это было чудесным исцелением, счастьем, даром Божьим. За такое многое можно простить. Они прощали, и благодарили, и доверяли своему избавителю. Очень редко понимая даже малую долю того, что он с ними сделал.

«Незнание — сила», грустно улыбался Мефистон, пожимая руку пациенту на выписке. Он испытывал смешанные чувства. С каждым пациентом он становился близок, иначе нельзя было понять и исцелить. Каждого он знал, как родной отец, и даже больше. Каждому отдавал своё время, силы и боль. Нельзя сказать, что он их любил. Но привязанность, товарищество, забота, всё это было ему не чуждо. Ведь вся Долгая Война была задумана ради счастья, могущества, жизнеспособности всех людей. Могов и обычных вместе. Он не играл романтика, он был им. Невзирая на годы затворничества, ночных демонов и постоянного самоконтроля. Ради своих сильных и слабых пациентов, воспитанников, соратников, он и старался.