Татьяна Устинова - Свиданье с Богом у огня. Разговоры о жизни, любви и самом важном

…После передачи я решила вот как: в этом году Восьмого марта я буду изо всех сил поздравлять своих мужчин! Боже мой, как это трудно – жить с нами!

Как иногда невыносимы бываем мы, как несправедливы, как придирчивы, как мы лучше всех все знаем, как любим упрекать и как не любим признавать ошибок! Как много нужно великодушия и широты души, чтобы все это выносить, прощать, не обращать внимания! А они выносят, прощают, не обращают.

Они не едят тортов, и всучить им вишенку не удастся, зато я напеку две кастрюли пирогов – с мясом и с капустой, суну в морозилку стопки, а водочка давно припасена, наварю солянки и накуплю всем по десять пар носков. Почему-то им всегда не хватает носков и штанов!..

А вовсе не вишенок. Хоть бы и на торте.

Так получилось, что воевал только дядя Коля, бабушкин брат, единственный из всех. И еще Витя, дядя моего мужа, мальчишкой мечтал отправиться на фронт, и отправился в 45-м году. Две недели состав с ним и еще сотнями мальчишек стоял на путях, а потом грянула победа, и до войны он не доехал, просто не успел. По меркам нашей страны случай почти уникальный. Все остальные члены семьи «работали на оборону» в научных институтах и на заводах, эвакуированных за Урал и в Казань.

В Казани был как раз авиационный завод, и там работали мои бабушка и дед, и с ними моя маленькая мама, которой, когда началась война, стукнуло два года.

Даже мне – третьему поколению! – даже сейчас – прошло семьдесят лет! – трудно писать об этом.

Маленькую маму оставляли в квартире с какими-то совсем древними старухами, которые в силу возраста уже не могли работать и сидели с детьми тех, кто «ковал победу». Это были совершенно посторонние старухи, и это было совершенно нормально. Или с соседками, которые выходили на завод «в другую смену». Потом прибегала бабушка и сидела с мамой и соседскими детьми. Иногда ни старух, ни соседок не было, и мама оставалась совсем одна. Она отлично это помнит до сих пор. Она сидела под столом и ждала, когда кто-нибудь придет. Сидела очень смирно, она знала, что нужно сидеть смирно. Представьте себе трехлетнюю девочку, которая целый день сидит одна под столом и ждет. Представили?..

Дед старался ей… помочь. Он старался ее развлечь. Он сутками работал на заводе, а когда прибегал домой, приносил ей что-нибудь утешительное. Нет, не еду, конечно, какая там еда, не было еды. Однажды принес зайца, сшитого из куска серой тряпки. Это они там, на заводе, сшили, когда после смены у них было часа два-три, чтоб поспать. Они с бабушкой не спали, а шили зайца. Он был бугристый, в комьях, уши разной длины, но у него была дивная морда, нарисованная химическим карандашом, – дед превосходно рисовал. Заяц лежал в коробке из-под прибора – вот это был подарок, вот это счастье!.. С тех пор маме легче было ждать под столом – у нее был заяц.

Для того чтобы ребенок не умер от голода, бабушка, выпросив у военного коменданта завода специальное разрешение, раза два ездила с эшелонами в какой-то более далекий тыл, где еще была еда, и меняла на крупу и сахар довоенные дедовы пальто. Дед был инженер, следовательно, человек состоятельный, ему было тридцать лет, он был очень хорош собой, и у него имелись пальто и даже плащ! Бабушка пересаживалась из теплушки в теплушку, пряталась от начальника поезда, чтоб не ссадил, стерегла узлы, чтоб не украли. В общем, как все. Что тут особенного?

Она была очень хорошенькой, моя бабушка. Похожа на рождественскую открытку 1903 года, где пухлая, кудрявая девочка протягивает розовые ладошки ангелу, спускающемуся с елки. Она такой оставалась всю жизнь. Почти никто и никогда не называл ее Антонина Федоровна, исключительно Тонечка. И еще она хорошо пела.

В каком-то эшелоне солдаты пели под гармошку «Синий платочек», это была новая песня. Ее еще никто не знал! И бабушка всю дорогу ее учила, повторяла, очень боялась, что позабудет. Что тогда делать? У кого спросить слова?

Вернувшись на завод, он спела «Синий платочек» подругам в перерыве. Ее услышал начальник цеха, составил два ящика из-под снарядов, взметнул на них Тонечку и велел петь. Она еще раз спела. Пришли из соседних цехов, и Тонечка опять спела. И после вечерней смены она, стоя на двух ящиках, опять пела.

И так она пела каждый день. И каждый день «Синий платочек» в Тонечкином исполнении слушали голодные, грязные, смертельно усталые люди, которым некуда было отступать, потому что позади Москва и у каждого под столом свой ребенок с прижатым к груди уродливым зайцем.