Лорен Уолк - Волчья лощина

— Поди пойми, отчего он такой: страшное что пережил или контузило его, — сказала бабушка, впервые увидев Тоби. — Когда Первая мировая началась, он совсем мальчишкой был. Да, верно, такого натерпелся, что и бывалого человека подкосит. Или того хуже — сам зло вершил.

Вскоре стало известно: Тоби занял старую коптильню в Коббовой пади, пониже фермы Гленгарри. Мы там, поблизости, картошку и кукурузу растили. Сама коптильня была ничейная, ведь хозяин, Сайлас Кобб, умер, а дом его сгорел от молнии. Коптильня только потому и уцелела, что стояла далеко от дома, в лесу, в самой чаще. Строили её основательно, из камня и дерева, а крышу крыли железом. Однажды у нас корова заблудилась, мы её всей семьёй искали; вот я и набрела на коптильню. Случайно.

Вообще-то я не лазила по всяким подозрительным хибарам. Некоторые строились рядом с нефтяными вышками, для жилья; другие — чтоб делать мясные консервы. Независимо от своего назначения хибары привлекали змей. Но в Коббову коптильню я заглянула. Там по-прежнему резко пахло мясом и дымом, но в целом коптильня отлично подходила человеку вроде Тоби. Рядом даже колодец был — правда, без бортиков, без навеса и прочего, но зато с неплохой водой. Ручей-то зимой замерзал.

Я прямо видела, как Тоби обжился в коптильне: огонь у него всегда горит, а крючья, на которых раньше висели мясные туши, он использует для плаща, шляпы и для ружей, конечно. И для фотоаппарата. Фотоаппарат был наш, Тоби его позаимствовал. Здорово нас всех удивил. Тем, что вообще голос подал. Тем, что приблизился, тем, что, ко всему безучастный, вдруг загорелся попользоваться ценной вещью, которая, к слову, попала к нам случайно.

Мне было семь, Генри — пять, Джеймсу не сравнялось и четырёх. Мама повезла нас в Питтсбург, в большой универмаг фотографироваться. Сама она фотографировалась незадолго до смерти своей матери со всеми родственниками, уже готовыми к потере. Фотография, совершенно жёлтая, будто летняя пылища, хранилась в Библии. Ещё в доме были портреты папиных предков-шотландцев — угрюмых, с поджатыми губами и перевёрнутыми от напряжения глазами. А вот фото, где бы мы улыбались, держась за руки, — такого фото не было. Мама решила, оно просто необходимо, вот и отправилась с нами в Питтсбург. Фотограф сказал, что у них в студии акция — все семейные портреты, сделанные в этот месяц, участвуют в розыгрыше. Главный приз — фотоаппарат «кодак» с пожизненным запасом плёнки и пожизненной бесплатной печатью снимков.

— Да откуда у меня время фотоаппаратом щёлкать? — улыбнулась мама, расплачиваясь за услугу.

А через три недели мы получили бандероль. Во-первых, конверт с фотографией (мы трое вышли куда милее, чем в жизни); во-вторых, призовой «кодак», в-третьих, дюжину катушек чистой плёнки, в-четвёртых, особые тёмные конверты, чтобы слать использованную плёнку в печать. Лично мне казалось, мы не фотоаппарат выиграли, а как минимум космический корабль или машину времени.

Весть о призе мигом облетела окрестности. По воскресеньям, нарядные — сразу после церковной службы, — к нам теперь целыми семьями ходили соседи. Всем хотелось сфотографироваться. Маме было не до пустяков. Снимать взялась тётя Лили, но так шпыняла своих несчастных моделей, что на фото они казались больными гриппом. Недовольные требовали повторной съёмки, с другим фотографом; тётя Лили говорила: и так хороши будут, нечего плёнку и время тратить. Я взялась было за фотоаппарат, но фокус наводила неправильно — срезáла моделям макушки.

В конце концов фотографирование всем наскучило. Несколько лет «кодак» пылился на полке. Но вот выдалась особенно благодатная весна. Персиковые деревья, кажется, никогда ещё так пышно не цвели. Предзакатное солнце просвечивало сквозь лепестки, весь сад был словно в розовом тумане. Я не сдержалась — схватила фотоаппарат, выскочила на крыльцо и давай щёлкать. В перерывах ахала и тянула в себя носом розовую прохладу. И вдруг увидела: в конце сада стоит Тоби. Наблюдает за мной.

Прежде я с ним не разговаривала, потому что он всегда был слишком далеко; нас разделяло как минимум целое поле. И я не слыхала, чтобы Тоби следил за кем бы то ни было. Чтобы по стольку времени не двигался с места. Медленно, неуверенно я нацелила на него «кодак» — словно ружье. Думала спугнуть. Тоби не дрогнул. Я его сфотографировала, отлично понимая: на таком расстоянии да против солнца вместо Тоби будет только тёмное пятнышко.

Тогда он пошёл ко мне. Я ждала. Чего мне бояться — белым днём да в своём саду? Так я себя убеждала. Храбрилась. В девять лет наедине с нелюдимым чужаком, у которого рука изуродованная и три ружья за спиной болтаются, храбриться непросто. Издалека донеслась песня — наверно, пел папа, починяя что-нибудь в сарае. Я осмелела. Не бросилась наутёк. Подпустила Тоби на дюжину футов. Уже чуяла запах коптильни. Сам по себе он был не противный, но смешался с керосиновой вонью от фонаря и с духом немытого человеческого тела. Недаром собаки, приблизившись к Тоби, всегда трясли головами и чихали.