Лорен Уолк - Волчья лощина

— Два сапога пара, — констатировала я и хотела проскользнуть мимо них, но тут из книги что-то выпало.

Листок спланировал прямо к моим ногам.

— Что это? — пискнул Джеймс.

— Это? Это вам собаки записку прислали. — Я поскорее сунула листок в карман. — Тут сказано: «Идите спать».

— Врёшь, — отрезал Генри.

— Сама иди спать, — поддержал Джеймс.

— И пойду. С удовольствием.

Почистив зубы и умывшись, я задержалась перед зеркалом. Странно: выглядела я точно так же, как до всех этих событий.

— Спокойной ночи, — сказала я родителям, бабушке с дедушкой и даже тёте Лили, которая находила «Американскую кавалькаду» ни больше ни меньше «передачей для рафинированных слушателей».

В отличие от шоу комика Рэда Скелтона или бесконечных рассказов о таинственном мстителе по кличке Тень. Их тётя Лили называла чепухой, хоть и норовила занять в кухне место поближе к двери, чтобы отчётливее слышать из гостиной трансляцию этой самой «чепухи».

Закрывшись в спальне, я достала из кармана листок. Передо мной была фотография. Прожилки напоминали поверхность мраморной плиты, но я знала: это обычные заломы и трещины. Просто бумага покоробилась от неправильного хранения. Я поднесла фотографию ближе к ночнику. Я словно свесилась с моста над замёрзшей речкой, прямо над прорубью. Туда же, в прорубь, в неподвижную тёмную воду, был направлен взгляд зимнего солнца.

Не сразу я сообразила, зачем Тоби фотографировал прорубь. И зачем оставил мне именно этот снимок. Я расправила фотографию на столике, стала всматриваться — и наконец различила в проруби отражение. Отражался сам фотограф. Значит, Тоби сделал автопортрет. Расплывчатый, нечёткий. Зимняя река пропустила его образ через себя и вернула изменённым. Возможно, чистым.

На обратной стороне надписей не было, только бумага порвалась в том месте, где снимок крепился к стене. Может, имей Тоби карандаш — черкнул бы пару слов.

Фотография отправилась под матрас. Только я её спрятала — послышался шорох шин по гравию. Затем — хлопок автомобильной дверцы. Через мгновение — стук в дверь.

Прибыл офицер Коулмен. Судя по шуму, открывать бросились сразу все. Дом содрогнулся, когда громила-полицейский ступил на порог. Генри с Джеймсом заверещали в восторге, видимо, позабыв, что Тоби ни одному из них не причинил вреда. Оставалось надеяться, что память к ним скоро вернётся.

Моё окно выходило не на амбар, потому и искушения следить за Коулменом не возникло. Но я и так представляла: вот Коулмен щёлкает карманным фонариком, вот идёт по лучу, словно по нитке, к амбару, а папа плетётся следом. Я долго лежала без сна, но так и не дождалась звуков, которые сказали бы мне: Коулмен закончил поиски.

Наутро мама еле меня добудилась. Сновидения не отпускали, даже когда я открыла глаза. Непросто было вернуться в реальность. Мама покачала головой:

— Вымоталась ты за последние дни, Аннабель.

— Да, очень.

Я громко зевнула, выпростала руки из-под одеяла:

— Мама, а в школу сегодня надо?

Она подобрала с пола носок, сунула в корзинку.

— В школе тебе было бы лучше, доченька.

— Значит, я пойду. Когда всё закончится.

— Всё уже закончилось. Для тебя, по крайней мере. В теперешнем тебе участвовать не придётся.

Прозвучало зловеще, особенно это «в теперешнем» — мама его интонацией выделила. Она присела на кровать.

— Что происходит, мама?

— Офицер Коулмен весь амбар перевернул. Там ничего подозрительного.

— Ну правильно. Тоби давным-давно ушёл.

Про возвращение Тоби я не сказала. Сомневалась, что вообще когда-нибудь скажу. С фотографией под матрасом я была как принцесса на горошине.

— А после амбара Коулмен отправился в коптильню. Снова. Вот в коптильне-то кое-что и обнаружилось.

Ещё бы! Тоби ведь там был, фотографии отклеивал.

— Так вот, Аннабель, Тоби оставил в коптильне одно ружьё. Когда искали Бетти, ружья точно не было.

Я села в постели:

— Самое странное — ружьё как раз то, которое в порядке. Оно и заряжено. Два негодных Тоби унёс, а исправное — бросил. Ничего не понимаю.

Может, дело в искушении, подумала я, — в искушении стрельнуть в полицейских. Или Тоби решил, что за спасение Бетти с него один грех снимается, а значит, можно и земную тяжесть облегчить. Обе версии казались неправдоподобными. А третьей у меня не было. Под маминым проницательным взглядом я стала отчаянно тереть глаза:

— Он больше ничего не оставлял, мама?

— Нет. Наоборот, фотографии забрал. Со стен.