Максим Осипов - Риголетто

Снова звонит телефон.

(В трубку.) Наш, Рома, наш. Ну, конечно же, Феликсовна. Ромочка, проверь, каким рейсом… Как там у вас? — пробей. Именно. (Сердится.) Найди ты мне их! Что же я должен-то объяснять? Почему на …? (Растерянно смотрит на телефон, задумывается.)

Вот, значит. Позавчера… Собирались мы с однокашниками. Годовщина классной руководительницы. Не повод расстраиваться, она нас терпеть не могла. Заодно — сколько-то лет окончания. Бабы за такими вещами следят. Кое-кто не явился. Пренебрегли светлой памятью педагога, дружбой с товарищами. Не будем, говорю, думать о людях плохо: может быть, тоже померли? Возраст-то уже угрожаемый.

Ресторан. Все свои. На всякий случай надел обе ленточки. Мол, дух времени. — Шут ты, — говорят, — Гамаюнов, гороховый. Ох, дошутишься. — Ладно, ребят, до чего я там дошучусь? Лялик-дружок шепчет: — Чувак, колорадку сними. (Снимает георгиевскую ленточку.) И эту тоже. Рома заметит, зачем тебе? (Снимает белую ленточку.) Рома башляет за все удовольствие. Силовые структуры, генерал-лейтенант. Рому лучше б не обижать. У него, кстати, вертушка имеется — вертолет, в смысле. Собственный.

Краснушкина, сколько лет… — как ни в чем не бывало за галстук подергала: — Гамаюныч, жучарапомпезная, кто же так наряжается на суаре? — И ты туда же? Думаю: ладно, покладистость — моя сильная сторона. (Снимает с себя и галстук.)

Выпили-закусили. В пределах, конечно, друзья мои: культура питья. Лялик вдруг: — Власть у нас, — заявляет, — говно! Да и население, положа руку на́ сердце, на троечку с минусом. Согласно статистике, девяносто процентов гопники. Мы тоже не сахар, но лучше ведь? Стараемся, пробуем. Делай что должно, и будь что будет. Однако с таким человеческим материалом… Вот у меня — двадцать пять изобре́тений и сто двадцать пять патентов, — или наоборот? — а сколько из них, спрашивается, внедрено? Ноль целых и хрен десятых. Намеревался, — рассказывает, — руки на себя наложить, записку оставить: «В смерти моей виноват наш великий народ». Участь многих новаторов. Передумал потом. Выпьем, — предлагает, — за мафию. За мафию честных людей. За порядочность. За нас с вами. За класс за наш. — Потом, когда еще приняли, оттащил меня в сторону: — Старичок, мне уже всё вот здесь. Политика, бабы… В сухом остатке только внуки у меня да футбол. А у тебя? — Что может быть у меня? Смешной ты, Лялик, нам сколько еще? — шесть, нет, пять уже лет до пенсии.

Тут Рома меня по плечу — хлоп! — Рома, йо, Крым наш! — Вот с тобой, Гамаюнов, я бы в разведку пошел. — А ты меня, Рома, случайно ни с кем не путаешь? Это папа мой, животновод, был разведчиком. — Перетерли и с Ромой. Его тоже многое не устраивает. — Ты, Рома, ведь оптимистом был. Слышал про наполовину полный, наполовину пустой?.. — Тут дело такое, — отвечает Рома, — вы просто всего не знаете. А про стакан… Пока наполняешь, кажется: наполовину полный. А как начинаешь опустошать… Возраст. Всех денег не заработаешь. — Даже Ромочка стал философом. — В общем, желаю вам, — поднимает рюмку, — чтобы разные, дамы, простите, чмошники к вам даже не приближались. — Рома знает, чего пожелать, он же у нас в полиции, в службе собственной безопасности. — Почему мы, — спрашивает, — о грустном всё? Кое-что лучше становится в наши дни. — Ага. — Краснушкина губки красные ядовито сложила так: — Что же именно? — Рома загадочно улыбается, как папа мой, когда надует в штаны: — Правила полетов упростились чрезвычайно. Раньше чуть не за неделю приходилось маршрут согласовывать, а теперь: наберу — и пожалуйста, коридор.

Сидим перевариваем информацию. — Понятно. А мы, — спокойненько так произносит Краснушкина, — с мужем замок приобрели. Под Бордо. — Замок? Правда, что ли? — Не замок, так, шатле, за́мочек. Приезжайте, ребята! Очень нужны рабочие руки. — Ай, думаю, Краснушкина, молодца! Есть еще пудра в пудренице!

Хороший в итоге выдался вечерок. Песни попели. Позитивно так. Люблю позитив. Ведь кругом — негатив сплошной, кого ни послушаешь.

Пауза.

Вот та́к вот. Позавчера. А вчера… Просыпаюсь — Лина сидит, дочь моя, в сапогах… Но пока что про ресторан.

С этим, природоведением, получилась история! По стенам цветы. Запах тонкий, особенный. — Рододендрон? Магнолия? — Бугенвиллея! — выкрикивает Краснушкина. Так пахнет каждой весной в Бордо. — Ладно, давайте, олимпиада по биологии! Мозговой штурм. — Калерия! Амброзия! Молочай! — Зовем официанта, был там один, улыбчивый, с поросячьими глазками. — Дружище, у вас тут цветы… — Ах, эти. Искусственные. Надоели уже. Скоро ребрендинг нам сделают. Обещали. — Ребрендинг? — Ну да. Небольшой, щадящий. Только обещанного, сами знаете… — А что за… амбре? — Улыбается: — Были вчера посетители, отдыхали всю ночь. Испортили тут нам, хе-хе, инвестиционный климат. Но мы почистили. Спрыснули освежителем. — Ясно. Облажались. Опять. Мы ржем, а Лялик расстроился: — Одни только ложные представления. У всех поколений были иллюзии. Но что-то и героическое. А у нас — освежитель воздуха. Феликс, что нам делать, скажи? — Лялик, живи футболом! Есть кому Лялика отвезти? Все, пора. — Пойдем, — говорю, — Краснушкина, провожу тебя. — Ну пойдем. Давно, наверное, не катался-то на метро?