Юлия Монакова - Путь Светлячка

Они всегда негласно соперничали друг с другом. И если Шурик производила на окружающих впечатление в основном своей красотой, более утончённой и нежной, чем у подруги, то Светка брала напором — недюжинным обаянием и живой непосредственностью. Вслух девчонки не признавались в этом, но в глубине души каждая знала, что ведёт постоянную упорную борьбу за лидерство.

Если Светка исполняла песню на школьном концерте, то Шурик обязательно выступала у себя в школе с зажигательным танцем. Когда Шурик рассказывала стихотворение на уроке литературы, то Светка заучивала прозаический отрывок из какого-нибудь классического произведения и с выражением читала его в классе, заставляя учительницу млеть от восторга. Если же Светка радовала одноклассников пародиями на известных артистов и певцов, то Шурик неизменно блистала с шутливыми монологами из репертуара Райкина или Хазанова. А затем они обе, тщательно скрывая нотки ревности в голосе, рассказывали друг другу о своих успехах и о том, как их принимал публика. Правда, мотивы подобного поведения у обеих были разными. Шурик просто жаждала быть в центре внимания, ей нравилось сиять — в этом она, как две капли воды, походила на свою мать. Для Светки же сама сцена была наркотиком. Да, всеобщее восхищение, поклонение и аплодисменты — это прекрасно, но перевоплощение было интереснее всего: воображать себя кем-то другим, проживать с этим другим новую жизнь… о, как это приятно и волнующе!

Вот и сейчас, глядя на окрылённую подругу, Шурик терзалась муками зависти и ревновала к её успеху: огорчало даже не то, что Светка, возможно, получит главную роль в кино, а то, что ей представилась уникальная возможность обрести славу и любовь зрителей.

Ввалившись домой и мечтая поскорее поделиться с родителями и братом сногсшибательной новостью, Светка с порога почувствовала, что атмосфера накалена до предела. В воздухе явственно пахло бурей. Мама скорбно восседала на диване и демонстративно тёрла виски пальцами, показывая, что у неё разболелась голова.

— Что-то случилось? — осторожно спросила Светка, присаживаясь на краешек дивана и лихорадочно прикидывая, не она ли виной маминому плохому самочувствию, не накосячила ли чего, сама того не желая. Вроде бы, за хлебом сходила, посуду вымыла… Что ещё?

— Случилось, — устало выдохнула мать. — Спроси об этом у своего брата!

Светка незаметно перевела дух: значит, дело вовсе не в ней, а в Тёме…

— Что он натворил сегодня?

— Сегодня, — усмехнулась мама горько. — Да он только и делает, что творит… с самого своего рождения. Господи, как же я устала! Я больше не могу. У меня просто нет сил… А он… он… сидит сейчас, как ни в чём ни бывало, спокойно диафильмы смотрит… Ну как можно быть таким бесчувственным?!

Выяснилось, что Артемий сегодня был в ударе: и в детском саду, где на него наперебой жаловались воспитатели и даже заведующая, а вот теперь и дома.

— Он постоянно плачет. Несколько раз в день, на ровном месте — навзрыд, с завываниями, — принялась жаловаться мать. — Я больше не могу это видеть и слышать. До трясучки не могу! Мне его башкой об стенку стукнуть хочется уже, честное слово…

— Не надо об стенку! — перепугалась Светка и невольно покрепче прижала к себе братишку, который выбежал из другой комнаты ей навстречу, чтобы поздороваться.

— Нормальные дети не устраивают сцен по таким ничтожным поводам! — с надрывом закричала мама, моментально выходя из себя. — Сегодня в саду он ревел так, что заведующая отвела его в медпункт, и там его отпаивали валерьянкой… Нормально?! Жаль, в психушку не позвонили, я была бы обеими руками «за», — бросила она в сердцах.

— А… почему ревел-то? — осторожно уточнила Светка. Мама махнула рукой:

— Да во время прогулки кто-то из детей кинул в него мячиком. Попал в плечо. Всё нормально, даже синяка нет. Но по этому поводу у Артемия приключилась полномасштабная истерика… Воспитатели и заведующие до сих пор в шоке: они, наверное, спят и видят, когда, наконец, мы перейдём из сада в школу.

— Может быть, он просто испугался.. — робко заступилась за Тёму Светка. Мать её как будто не слышала. Она выплёскивала наружу все свои старые обиды, застоявшуюся боль и накопившуюся усталость.

— Дома он рыдал, потому что не хотел мыть руки, а хотел сразу есть! Потом хотел смотреть мультики, а их в программе не было — получите очередную истерику!.. Потом стукнулся ногой о ножку стула — рыдал. Потом не смог найти свою красную машинку, а я искать отказалась, мне нужно было готовить ужин — снова рыдал. Попросила навести порядок в своём ящике с игрушками — а он хотел смотреть диафильмы, поэтому опять рыдал… Да что же это такое! Он мальчик! Ему этой осенью уже в первый класс идти… — она в бессилии уронила руки вдоль тела. Во время всего этого монолога Тёма вёл себя так, будто сказанное не имеет к нему никакого отношения: весело вертел головой и улыбался сестре, по которой успел соскучиться за день.