Михаил Генделев - Великое [не]русское путешествие

Увы! Ни моим именем, ни именем Голды Меир, ни именем Навраки никогда не назовут ничего стоящего — слепая судьба безжалостна к великим мира сего, а молва, о, эта молва, а также о, эта память народная! И вообще — о, вся эта ваша история!

Мной не назовут Мертвое море, площадь не назовут, музей истории Израиля не назовут!

Не назовут мной также город Александрию, пароход «Александрос Великос», и Ульянова, брата великого Ленина, не назовут.

А вот мой, пусть и непарный, бюст Александра Великого, человека и парохода, — я подарю. В дар.

В дар всему великому народу Израиля.

«Переселившись в 70-е годы в Израиль, Генделев очутился в социокультурной ситуации, общей для всего нашего поколения. Тогда это была загробная жизнь — вне языка, без укорененности в еврейской духовной традиции, в израильской среде, — и требовалось ее обживать, „утепляя“ своим дыханием новую страну. Всякая молодая культура — а наша израильская русскоязычная культура была именно такой — начинается с поэзии, несущей в себе спасительный заряд упоенного мифотворчества. Генделев превосходно выполнил эту литературно-мифологическую миссию, проистекавшую из внутренних побуждений. Но теперь, с годами, когда к нему пришло признание, а быт стал, наконец, принимать гораздо более комфортабельные формы, он, повинуясь традиции, решил перейти к прозе. И вот то, что в его поэзии было ошеломляющим соединением полярных смыслов, их динамическим взаимопроникновением, в прозе осталось каламбуром как сниженным, земным продолжением все той же попытки согреть и очеловечить этот мир, дружески связав разные его реалии. Его заезд в Россию — минутное возвращение души в прежнее, покинутое ею тело — в тело детства, магически оживленное пассами смеха, арлекиньей свадьбой языков и культур. В этой курьезной встрече таится для него глубокий сотериологический смысл…»

Так писал в послесловии к роману М. Генделева (1950–2009) «Великое русское путешествие» известный израильский филолог и литературовед М. Вайскопф. Действительно, была некая поэтическая логика в том, что одним из первых «русских» израильтян, посетивших Советский Союз по гостевому приглашению, стал виднейший русско-израильский поэт. Логичным было и название романа — эта поездка стала не паломничеством и не возвращением эмигранта в родные пенаты, но именно путешествием «израильского поэта, пишущего на русском языке», как определял себя М. Генделев.

Свое первое «путешествие» М. Генделев совершил еще до того, как дипломатические отношения между СССР и Израилем, разорванные советской стороной в 1967 г., были восстановлены в октябре 1991 г., за считанные месяцы до распада Советского Союза. Позднее такие «путешествия» стали регулярными, а с 1999 г. поэт долгое время жил в Москве.

Первый том романа «Великое русское путешествие» был выпущен в 1993 г. московским издательством «Текст». Трагикомическая, ироническая, полная виртуозной словесной игры книга Генделева, этот памятник ушедшей эпохе, полюбилась читателям и быстро разошлась.

В первой половине 1990-х гг. М. Генделевым было задумано продолжение книги. Хотя эта затея всякий раз откладывалась в долгий ящик, поэт опубликовал целый ряд отрывков прозы и заметок о путешествиях в новую Россию, Грецию и т. д.

Наиболее завершенные из них вошли в составленный нами второй «том» романа. Название его не только напрашивалось, но и было подсказано заглавием одного из циклов путевых очерков М. Генделева — «Письма нерусского путешественника». Приведенные тексты никогда не публиковались в книжном виде, а многие из них до сих пор оставались разбросаны по практически недоступным читателю страницам израильских русскоязычных газет (назовем, в частности, «Окна» — литературно-публицистическое приложение к «Вестям», в те годы ведущей русскоязычной газете Израиля).

Тексты приводятся по первым публикациям либо авторской машинописи с исправлением опечаток и некоторых неточностей. Для данного издания текст первого тома был заново пересмотрен и исправлен. Пользуясь случаем, хотелось бы принести благодарность Фонду памяти М. Генделева (Иерусалим) и лично исполнительному директору Фонда Е. Львовской-Пастернак за неоценимую помощь в работе над книгой, включая предоставленные материалы.

В заключение заметим, что Генделев мыслил себя прежде всего поэтом и никак не колумнистом, очеркистом или прозаиком. Прозу свою он считал «хлестаковской» и утверждал, что в ней «скорее наличествует удаль, которую многие непросвещенные читатели опрометчиво принимают за стиль. На самом деле эта лихость и бравур изложения — изложения с разбегу — проистекает оттого, что страшно заглянуть в строчку и понять, что же ты накатал».