Александр Диденко - Чучело человека [СИ]

— Будем, — Инга улыбнулась, — всего хорошего.

— До завтра.

Инга прошла в комнату.

Из разноцветных деталей мальчик сооружал радиоприемник.

— Мама, посмотри! — сын привлек Ингу, — вот эту линию сюда, чтоб контакт был, потом пластину и остается вставить батарею. В каждом кубике находится деталька. Видишь? Это транзистор. Строим приёмник на четырех транзисторах. Здесь много схем.

— Вы кушали? — спросила Инга.

— Я не хочу, а Светка с Рублевым пили кофе с молоком.

— Хорошо. — Инга села в кресло, опустила руки на колени.

— Мама, а когда мы домой поедем? — спросил сын.

Это был важный вопрос и для Инги, однако ответить она не могла. Не потому, что не хотела — не знала.

— Позже, когда дедушка за нами приедет.

— А что такое подполье? — вдруг спросил мальчик.

— Подполье? А где ты это прочел?

— Там, — неопределенно махнул мальчик.

— Ну, подполье — это скрытые от глаз обитание… Знаешь… Давай-ка иди кушать.

— А мы в подполье живем?

— Нет, просто мы на время уехали.

Маму в новый дом Щепкин ввез первой. Впустил, как впускают кошку, дал найти место: примерил к одному, к другому углу. Место нашлось. Тут же образовалась некоторая атмосфера, разросся неприхотливый быт, вновь поползла, забилась в щели, в пустоты роскошь. Огромная кровать, картины, скелет кистеперой рыбы, земноводные в стеклянном кубе, в изголовье — мама. Кресло, массивные, схожие с носорожьими, конечности, тугая обивка. А вот здесь Серафим Николаевич поставил бы вазу с клубникой.

Щепкин включил телевизор — ожидалось его интервью.

Никого-то у него нет — да уж, нет — сам по себе. Большое, оно всегда одно, всегда в одиночестве. Похожее на Фудзияму торчит среди пигмеев, дылда дылдой, мозолит глаза и себе самому вовсе не радо, и нет ему успокоения.

— Но ведь самостоятельно выбрал этот маршрут, — сказал Иблис, — для себя одного бился.

— Бился? — Велиар рассмеялся. — Скажешь тоже! Не бился вовсе — барахтался. И не он выбрал, а маршрут — его. И не сражался, а так, хитрил помаленьку — вот весь путь самурая: малюсенький такой огурец, в подвернувшихся обстоятельствах вымахавший в тыкву.

— Тогда пусть бросит, отвалит, раз не его.

— Ну уж нет! — победитель тот, кто сорвал банк, чего бы это ни стоило, или не стоило вообще. Банк — у Щепкина, и победителя не судят.

— У Рукавова.

— У Щепкина.

— А я сказал — у Рукавова!

В ожидании репортажа Щепкин заснул.

Прошедшая неделя началась удачно, и это настораживало: что начинается хорошо — заканчивается плохо. И наоборот, разумеется. Началось сносно — жди подвоха. Так и вышло: радость от известия, что Вращалову укололи зонтом, что, не приходя в сознание, она скончалась в Лондонской клинике, омрачилась на следующий же день гнусным опровержением. Некая европейская студия внезапно опубликовала запись встречи с ней, живой и цветущей. Пленку Щепкин просмотрел трижды, подумалось, что и не Вращалова это вовсе — молодая, свежая — дал распоряжение проверить, не подстава ли. И опять ищут. И опять жди неприятностей.

Щепкин перевернулся на бок, всхрапнул.

Изображение на экране дернулось, сместилось с бокала, высветило негодницу.

— Наша встреча состоялась в одном из уютных кафе Британской столицы, — начал репортер. — В фильме, опасаясь за жизнь героини, мы не назовем ни адресов, ни имен, ни дат. Наш разговор с госпожой Вращаловой был бы невозможен без людей, искренне переживающих за судьбу России, организовавших эту встречу и предоставивших эксклюзивные материалы.

— Да нет у вас никаких материалов, — сказал Иблис, — блеф один и надувательство.

— Вот-вот! — поддакнул Велиар.

— Скажите, вы давно из России? — поинтересовался репортер.

— С осени прошлого года, — Вращалова вздохнула.

— У себя на родине вы находились на нелегальном положении?

— Да я находилась на нелегальном положении… в чрезвычайно тяжелых условиях. Нашим товарищам не хватает самого необходимого, многие из них едва сводят концы с концами, но продолжают вести опасную, я бы сказала, героическую работу.

— Нет, ты слышишь это? — возмутился Иблис.

— Еще бы!

— Заткнитесь, дайте поспать! — крикнул Щепкин.

— Ты это слышал? — повторил Иблис шепотом.

Щепкин накрыл голову подушкой.

— А скажите, — продолжил репортер, — вещество, оставшееся от Рукавова… ну, там, трубы, какая-то жидкость, может быть, элементы одежды, все это каким-то образом все-таки сохранилось?

— К сожалению, несколько секций трубы, кое-что из одежды, обувь, кажется, носовой платок, все это было тайно предано земле. Но уже сейчас к месту захоронения негласно, без привлечения посторонних глаз, стекаются паломники. Я повторяю, имен называть не буду, но это и студенты колледжей, это и художники, и даже, я знаю, там был один милиционер.