Дорин Тови - Кошачий переполох [сборник]

И мстительно добавила, что спрятала у них в спальне освежитель воздуха, и они только зря комнату обыскали – им его в жизни не отыскать. Она не поскупилась на освежитель, потому что один из них курит не переставая и в спальне дышать нечем. Луиза осведомилась, почему они ищут освежитель. Куда Доринн его запрятала? А потому, что им его запах не по вкусу, ответила Доринн. А где он спрятан? Так в матрасе куряки. Засунула его в маленькую прореху. Рассказывая мне это, Луиза смеялась буквально до слез, даже не подумав, какими странными иногда выглядели ее собственные поступки.

Среди ее соседей был Эдвард, холостяк, примерно мой ровесник. Мы с ним были знакомы с детства. После смерти своей матери он перестроил часть дома в очень удобную квартиру для себя, а остальное начал сдавать. Приходящая уборщица поддерживала чистоту в квартире, Луиза по-матерински приглядывала за ним и пекла ему пирожки, а Доринн, всегда готовая подзаработать, иногда стирала для него, что-то чинила, что-то штопала. А потому я совсем растерялась, когда Луиза сообщила мне, что Эдвард просил ее попросить меня покрасить его занавески для ванной. Они были голубые, полотняные, но заметно вылиняли. Да и вообще он предпочел бы темно-коричневые и был бы весьма благодарен, если бы я…

Но почему он не попросил Доринн? Неужели… Мы ведь примерно одного возраста, а теперь оба одиноки… Да нет же, не может быть, сказала я себе. Он – закоренелый холостяк, я ни о чем подобном и не помышляю, что прекрасно известно Луизе. И вот я их по-дружески перекрасила. Правду говоря, красить я умею хорошо. Вероятно, Луиза как-то упомянула про это в разговоре с ним, решила я. И занавески теперь выглядели чудесно. Я отвезла их, мы с Луизой пошли к Эдварду, пока его не было дома, повесили их, и я поехала домой, блаженно радуясь хорошо сделанному доброму делу… И только для того лишь, чтобы Эдвард позвонил, едва я вошла в дверь, и принялся извиняться с таким усердием, что я просто увидела, как он весь вспотел. Он не мог понять, почему Луиза попросила покрасить занавески именно меня.

– Мне подобное и в голову бы не пришло, – повторял он. – Никогда бы не пришло.

И объяснил, что хотел, чтобы она отнесла занавески Доринн дальше по улице, и почему она вдруг вообразила…

Ну, это-то я понять могла. Ведь наши имена произносятся одинаково, а уж если кто-то мог напутать, то именно Луиза, которая всю жизнь лихо занималась словотворчеством. Например, когда в розыгрыше Кубка мира национальная сборная Англии играла против сборной Камеруна, Луиза с восторгом сообщала мне и всем, кого ни встречала, что смотрела по телевизору матч нашей сборной с макаронами. Ну точь-в-точь ее мать, моя бабушка, которая, когда я была девочкой, называла Гитлера не иначе как геррпес Гитлер, а Сталина – старым Столбом. Как ни странно, Луиза, когда была моложе, так в словах не путалась. Или эта наследственная черта развивается с возрастом, подумала я в ужасе…

Ну, случай с окраской занавесок я все-таки уладила к собственному удовлетворению – если не к удовлетворению Эдварда, который еще недели и недели продолжал рассыпаться в извинениях, – и вернулась к главному моему занятию тех дней: я пыталась приучить кошек к прицепу, чтобы потом брать их с собой в путешествия.

Когда Чарльз был еще жив, мы намеревались взять с собой Сесса и Шебалу. Но эти планы так и остались планами. Нет, мы несколько дней отвели практике, поставив прицеп на собственном лугу, но попытка оказалась столь катастрофической и настолько утвердила наших соседей во мнении, будто мы слишком чокнутые даже для нашей деревни, что мы отказались от этой идеи. Однако Сесс с тех пор повзрослел, Шани была еще робкой крошкой, а я так нуждалась в их обществе во время короткого отпуска… Мое воображение рисовало картины, как мы втроем гуляем по пляжу моей любимой корнуоллской бухты и, уютно свернувшись на наших постелях в прицепе, читаем при свете лампы… И я начала брать их с собой в прицеп, когда ходила проветрить его. Они сидели слева и справа от двери и смотрели на проезжающих всадников и всадниц, точно парочка цыганских кошек – им не хватало только пестрых шалей да болтающихся серег в ушах, – или же Шани обследовала шкафчики, а Сесс, как в давние дни, забирался повыше проверить, можно ли вылезти через световой люк. Зачем ему это требовалось, когда дверь стояла открытая настежь, понять трудно, но Сесс никогда не уставал изображать Гудини. И вот как-то летним утром, когда валки травы, которую я скосила, прокладывая Г-образный путь, чтобы облегчить буксировку прицепа туда и назад, достигали почти до моих плеч, – кипрей, ромашки и золотарник, перебравшийся на луг из сада, – они исчезли. То есть кошки. Исчезли без следа.